Маленький Цахес по прозванию Циннобер

Фрейлейн фон Розеншён была высокого роста, обладала благородной, величественной осанкой и несколько гордым, властным нравом. Ее лицо, хоть его и следует признать безупречно красивым, производило, особенно когда она, по своему обыкновению, неподвижно и строго глядела вдаль, странное, даже жутковатое впечатление, что следует приписать прежде всего некоей необычной складке между бровями: ведь совершенно неизвестно, действительно ли бывают у барышень из богоугодных заведений такие складки на лбу. При этом, однако, преимущественно в пору цветения роз и хорошей, ясной погоды, во взгляде ее часто таилось столько обаяния и прелести, что каждый чувствовал неодолимую власть этого милого волшебства. Когда я имел удовольствие лицезреть ее в первый и последний раз, она была на вид женщиной во цвете лет, в зените красоты, и я подумал, что мне выпало большое счастье увидеть ее как раз в этом зените и некоторым образом даже испугаться за ее дивную красоту, чего вскоре, как я полагал, произойти уже не могло. Я ошибался. Старейшие жители деревни уверяли, что знают ее с тех пор, как помнят себя, и что это дама никогда не выглядела иначе, чем именно теперь, ни старше, ни моложе, ни лучше, ни хуже. Время, по-видимому, не имело власти над ней, и уже это одно могло показаться удивительным. Но было и многое другое, чему каждый, хорошенько подумав, мог удивиться не меньше, да так и остаться навсегда при своем удивлении. Прежде всего барышня состояла в явном родстве с цветами, название которых входило в ее фамилию. Мало того, что никто на свете не умел, как она, выращивать такие великолепные розы с тысячами лепестков, эти цветы обильно и пышно распускались на самой сухой колючке, стоило лишь барышне воткнуть ее в землю. Затем было точно известно, что во время своих одиноких прогулок в лесу барышня ведет громкие беседы с какими-то чудесными голосами, которыми вещают, по-видимому, деревья, кусты, родники и ручьи. А один молодой охотник однажды подглядел, как она стояла в лесной чаще и диковинные птицы с пестрыми, блестящими перьями, птицы, каких в этом краю совсем и не водится, порхали вокруг нее, ластились к ней и, весело распевая и щебеча, рассказывали ей, вероятно, всякие забавные вещи, ибо она смеялась и радовалась. Потому-то, появившись в богоугодном заведении, фрейлейн фон Розеншён и привлекла к себе в округе всеобщее внимание. Принять ее в богадельню для благородных девиц приказал сам князь; вот почему барон Претекстатус фон Мондшейн, владелец поместья, близ которого находилась та богадельня — а он был ее попечителем, — не мог против этого ничего возразить, хотя его и мучили ужасные сомнения. Напрасны были его старания отыскать семью Розенгрюншён в Рикснеровой «Книге турниров»[1] и других хрониках. Поэтому он по праву сомневался в приемлемости для столь благородного заведения барышни, которая не может предъявить родословного древа с тридцатью двумя предками, и, в конце концов совсем подавленный, со сверкающими на глазах слезами, попросил ее во имя неба именоваться хотя бы не Розенгрюншён, а Розеншён, ибо в этой фамилии есть все-таки какой-то смысл и какая-никакая возможность предков… Она сделала ему это одолжение… Видимо, неприязнь обиженного Претекстатуса к барышне без предков так или иначе сказалась и дала повод к злым толкам, которые все больше распространялись в деревне. К тем волшебным беседам в лесу, никому, впрочем, не мешавшим, прибавились всякие тревожные обстоятельства, которые передавались из уст в уста и представляли истинную природу барышни в довольно-таки двусмысленном свете. Тетка Анна, жена старосты, смело утверждала, что всякий раз, когда барышня громко чихнет в окно, то скисает молоко во всей деревне. А едва это подтвердилось, как произошел страшный случай. Сын учителя Михель тайком лакомился жареной картошкой на кухне в богадельне, и, застигнув его за этим занятием, барышня с улыбкой погрозила ему пальцем. Мальчишка так и остался с раскрытым ртом, словно там навсегда застряла горячая картофелина, и с тех пор должен был носить шляпу с широкими спереди полями, потому что иначе дождь попадал бы бедняге в глотку. Вскоре стало общеизвестно, что барышня умеет заговаривать огонь и воду, вызывать бурю и тучи с градом, насылать колтун и т. д., и никто не подверг сомнению рассказ пастуха, заявившего, что однажды в полночь он, к своему страху и ужасу, увидал, как барышня несется по воздуху верхом на метле, а впереди ее летит громадный жук-олень, между рогами которого вздымается синее пламя!.. Напротив, тут все пришли в смятение, всем захотелось расправиться с ведьмой, и деревенские судьи постановили ни больше ни меньше, как вытащить барышню из стен богадельни и бросить ее в воду, чтобы проверить самым обычным способом, действительно ли она ведьма[2]. Барон Претекстатус не стал этому препятствовать и, усмехаясь, сказал про себя:

— Таков удел простых, не имеющих предков людей, которые не отличаются столь старинным и славным происхождением, как Мондшейн.