Женщина по праву жаловалась на отвратительного уродца, которого она родила три с половиной года назад. Ведь то, что на первый взгляд вполне могло показаться странной коряжкой, было безобразным ребенком, ростом от силы в две пяди; он выполз теперь из корзины, где лежал поверх хвороста, и, мурлыча, катался по траве. Головка утопала у него между плечами, спину заменял тыквообразный нарост, а сразу от груди свисали тонкие, как прутики, ножки, так что малыш этот смахивал на половинку редьки. Лица его незоркий глаз, пожалуй, не различил бы, лишь хорошенько приглядевшись, можно было увидеть длинный и острый носик, торчавший из черных взъерошенных волос, да черные, сверкающие глазенки, которые, особенно при его старческом, испещренном морщинами личике, выдавали в нем, казалось, одного из тех гномов, что так похожи на корешок мандрагоры…
И вот, когда женщина, устав от своего горя, погрузилась в глубокий сон, а ее сынок подкатился к ней и прижался, по этой дороге как раз проходила, возвращаясь с прогулки, фрейлейн фон Розеншён, барышня из близлежащего богоугодного заведения.
Барышня остановилась, и, поскольку она была от природы добра и отзывчива, горестная картина, представшая ее взору, очень ее тронула.
— О небо праведное, — сказала она, — сколько же все-таки бед и несчастий на этой земле!.. Бедная, горемычная женщина!.. Я знаю, она еле жива, она работает до седьмого пота и свалилась от голода и забот!.. Вот когда я действительно чувствую свою бедность и свое бессилие… Ах, если бы только я могла помочь, как мне того хочется!.. Но то, что у меня еще осталось, те немногие дары, которых не сумел отнять у меня, не сумел уничтожить злой рок, я старательно и честно употреблю на то, чтобы предотвратить беду! Деньги, даже будь они к моим услугам, нисколько не помогли бы тебе, бедная женщина, а, может быть, лишь ухудшили бы твое положение. Тебе и твоему мужу, вам обоим не выпало на долю богатство, а уж кому оно на долю не выпало, у того золотые уплывают из кармана, а как — он и сам не знает, ему от них одна досада, и чем больше денег на него сваливается, тем он только беднее. Но я знаю: больше всякой бедности, больше всякой нужды гложет тебе душу то, что ты родила это маленькое чудовище, оно повисло на тебе тяжкой и страшной обузой, которую нужно нести всю жизнь… Да, ни большим, ни красивым, ни разумным этому ребенку не суждено стать, но, может быть, найдется и другой способ ему помочь.
С этими словами барышня опустилась на траву и взяла малыша на колени. Злобный гном начал брыкаться и отбиваться и хотел было укусить барышне палец, но та сказала: «Успокойся, успокойся, майский жучок!» — и стала тихо и кротко гладить ему голову, проводя по ней ладонью ото лба к затылку. Взъерошенные волосы малыша постепенно приглаживались и наконец, расчесанные на пробор, плотно прижались ко лбу и упали красивыми, мягкими прядями на вздернутые плечи и тыквоподобную спину.
Малыш совсем успокоился и крепко уснул. Тогда барышня осторожно положила его на траву рядом с матерью, опрыскала спящую спиртом из нюхательного флакона, который достала из сумочки, и затем удалилась быстрым шагом.
Когда женщина вскоре проснулась, она почувствовала удивительный прилив сил и бодрости. Ей казалось, будто она плотно поела и подкрепилась добрым глотком вина.
— Подумать только, — воскликнула она, — до чего же утешил, до чего же взбодрил меня такой короткий сон!.. Солнце, однако, скоро сядет за горы, пора и домой!
Она уже собралась взвалить на себя корзину, но, заглянув в нее, хватилась малыша, который в тот же миг приподнялся в траве и визгливо захныкал. Оглянувшись, мать удивленно всплеснула руками и воскликнула:
— Цахес, Маленький Цахес, кто же это так славно причесал тебе волосы? Цахес, Маленький Цахес, как бы украсили тебя твои кудри, если бы ты не был таким гадким уродцем! Ну, давай, давай, полезай в корзинку!
Она уже готова была схватить его и положить на хворост, но тут Маленький Цахес задрыгал ногами и очень отчетливо промяукал:
— Я не хочу!
— Цахес, Маленький Цахес, — крикнула женщина сама не своя, — да кто же это научил тебя говорить? Что ж, если ты так славно причесан, если ты так мило говоришь, то сумеешь, наверно, и побежать.
Женщина взвалила корзину на спину, Маленький Цахес уцепился за материнский передник, и вот так они и отправились в деревню.
Путь их проходил мимо дома пастора, а пастор как раз стоял тогда в дверях со своим младшим сыном, на редкость красивым золотокудрым мальчонкой трех лет. Увидев приближающуюся женщину с тяжелой корзиной и Маленьким Цахесом, повисшим на материнском переднике, пастор воскликнул:
— Добрый вечер, фрау Лиза, как дела, вы очень уж нагружены, вы еле двигаетесь, пойдите сюда, передохните на этой скамье перед моей дверью, моя служанка даст вам напиться!