Маленький Цахес по прозванию Циннобер

— Спустить вниз этого зверька… спустить его вниз… выбить Маленькому Цахесу пыль из его министерского сюртука… посадить его в клетку… показывать за плату на ярмарках!.. Оклеить его сусальным золотом и подарить детям вместо игрушки!.. Наверх!.. Наверх!..

И народ пошел приступом на дом министра.

Камердинер в отчаянии ломал руки.

— Мятеж… бунт… ваше превосходительство… отворите… спасайтесь! — кричал он, но ответа не было, слышны были только тихие стоны.

Выломали входную дверь, народ, топая и хохоча, поднимался по лестнице.

— Делать нечего! — сказал камердинер и изо всех сил навалился на дверь спальни, тут же и соскочившую с петель со звоном и скрежетом…

Никакого их превосходительства, никакого Циннобера здесь не было…

— Ваше превосходительство… ваша милость и ваше превосходительство… неужели вы не слышите мятежа?.. Ваше превосходительство… ваша милость и ваше превосходительство, куда же вас… прости меня бог, где же вы изволите находиться?

Так кричал камердинер, в полном отчаянии бегая по комнатам. Но ответа не было, только издевательское эхо отлетало от мраморных стен. Казалось, Циннобер исчез бесследно, беззвучно… На улице стало тише, камердинер услыхал какой-то звучный грудной женский голос, что-то говоривший народу, и, выглянув в окно, увидел, как люди постепенно покидают дом, тихо перешептываясь друг с другом и бросая на окна тревожные взгляды.

— Мятеж вроде бы миновал, — сказал камердинер, — теперь их милость и превосходительство, наверно, выйдут из своего укрытия.

Он вернулся в спальню, полагая, что в конце концов министр объявится там.

Внимательно поглядев по сторонам, он увидел, что из прекрасного серебряного сосуда с ручкой, обычно стоявшего у самого туалета, ибо министр очень дорожил этим сосудом, как подарком князя, торчат маленькие, тоненькие ножки.

— Боже… боже, — воскликнул в ужасе камердинер, — боже!.. Боже!.. Если я не ошибаюсь, эти ножки принадлежат его превосходительству господину министру Цинноберу, моему хозяину!.. — Он подошел поближе и, заглянув в сосуд, крикнул, дрожа от страха: — Ваше превосходительство… ваше превосходительство… помилуйте, что вы делаете… чем вы заняты там в глубине?

Поскольку Циннобер не ответил, камердинер, по-видимому, решил, что их превосходительство в опасности и что всякую почтительность пора отбросить. Он схватил Циннобера за ножки и вытащил его… Ах, мертвы, мертвы были их крохотное превосходительство! Камердинер принялся громко причитать; сбежались егерь, челядь, срочно послали за лейб-медиком князя. Камердинер тем временем вытер своего бедного, несчастного хозяина чистыми полотенцами, положил на кровать, прикрыл шелковыми подушками, оставив на виду лишь маленькое, сморщенное личико.

И вот явилась фрейлейн фон Розеншён. Сперва она, бог весть каким образом, успокоила народ. Теперь она шагала к усопшему Цинноберу, за ней следовала старая Лиза, родная мать Маленького Цахеса… Циннобер был сейчас и впрямь красивее, чем когда-либо при жизни. Маленькие глазки были закрыты, носик был белый-пребелый, на губах застыла едва заметная кроткая улыбка, но главное — его каштановые волосы лежали прекрасными локонами. Барышня погладила малыша по голове, и в тот же миг тускло вспыхнула багряная полоса.

— Ага, — воскликнула барышня, и глаза у нее засияли от радости, — ага, Проспер Альпанус!.. Ты держишь слово, великий искусник!.. Судьба его свершилась, позору конец!

— Ах, — сказала старая Лиза, — ах ты господи, да разве же это мой Маленький Цахес, тот никогда не был так красив. Напрасно я выбралась в город, вы дали мне скверный совет, милая барышня!..

— Не ворчите, старая, — отвечала барышня, — если бы вы точно следовали моему совету и не проникли в дом раньше, чем я сюда пришла, все обстояло бы для вас лучше… Я повторяю, покойничек, лежащий вон там на кровати, — это воистину и безусловно ваш сын, Маленький Цахес!

— Ну, а если, — воскликнула с загоревшимися глазами крестьянка, — ну, а если их крохотное превосходительство, лежащее вон там, действительно мой ребенок, то, значит, я получу в наследство все прекрасные вещи, которых здесь полно, весь дом со всем содержимым?

— Нет, — сказала барышня, — этого не вернуть, вы упустили тот миг, когда можно было добыть деньги и всякое добро… Вам, я это сразу сказала, вам богатство не суждено…

— Ну, так нельзя ли мне, — продолжала старуха, и на глазах у нее показались слезы, — ну, так нельзя ли мне хотя бы завернуть моего бедного крохотульку в передник и отнести домой?.. У нашего господина пастора много славных чучел, есть и птички, и белочки, так пусть он велит сделать чучело моего Мленького Цахеса, оно будет стоять у меня на шкафу, в красном кафтане, с широкой лентой и большой звездой на груди — на вечную память!..

— Это, — воскликнула барышня почти раздраженно, — это совсем нелепая мысль, об этом не может быть и речи!..

Старуха принялась всхлипывать, ныть, жаловаться.