Маленький журавль из мертвой деревни

— Ну-ка выйди и разуйся! — Сяохуань потащила его к порогу. Двое парней, которые пришли вместе с Дахаем, почуяли, что пахнет жареным, и отступили за дверь.

Он уселся на скамейку — на эту коротконогую скамеечку в семье Чжан всегда садились, чтобы переобуться.

— Снимай кеды! — приказала Сяохуань.

— Не буду! — Спутники Дахая стояли за распахнутой дверью, заглядывая внутрь квартиры.

— Только посмей!

— Я и посмел, кеды-то на мне! — Чжан Те задрал ногу с облепленным грязью кедом, закинул ее на другую ногу и покачал, демонстрируя подошву Сяохуань.

— Тогда там и сиди. Попробуй хоть шаг в квартиру сделать! — Сяохуань схватила подвернувшуюся под руку метлу.

— Больно мне нужно входить! Принеси одеяло мое и матрас!

— Куда собрался?

— Туда!

— Пока не объяснишь, даже иголки из дома не дам вынести!

— Я сам возьму!

Не успел Чжан Те подняться со скамейки, как Сяохуань нацелилась в него метловищем.

— Разувайся, — она постучала метлой по его ноге.

— Вот и не буду!

Дохэ решила вызволить Дахая из осады. Она подошла, согнула колени и присела передним аккуратным колобочком. Оттопырив пальцы, одними большими и указательными стала развязывать измазанные в грязи шнурки. Сяохуань хотела было сказать Дохэ, чтоб прекратила ему прислуживать, пусть сам снимает, но Чжан Те уже дал волю своей ноге. Нога сделала небольшой размах и со шлепком опустилась точно на середину груди Дохэ.

Сяохуань запомнила, что Дохэ в тот день повязала поверх одежды белый фартук, а на голову надела белую косынку. Подошва кеда «Хуэйли» сорок третьего размера тут же отпечаталась на белом полотне. Баскетболистам из команды хунвэйбинов, в которой играл Чжан Те, раз в полгода выдавали по паре кед, ему и так-то жалко было их носить, а в грязный дождливый день тем более. Фартук у Дохэ был новенький, она как раз дошила его, надела и отправилась на кухню, и тут пришел Чжан Те. Все будто специально было приготовлено для этого удара.

Еще Сяохуань запомнила, как Дохэ посмотрела на свою грудь: тот отпечаток сорок третьего размера оказался слабым и блеклым, но Дохэ все равно попыталась его смахнуть. Она медленно поднялась с пола, продолжая хлопать рукой по груди.

А вот себя после того удара Сяохуань не помнила. Не знала, поколотила ли Чжан Те метлой, закрывал ли он лицо. Она совсем не помнила, как он ушел. Только полчаса спустя Сяохуань поняла, что Чжан Те ничего с собой не взял. На другое утро она заметила, что Дохэ все время сутулит спину, пряча грудь. Сяохуань растирала водкой бледный синяк на груди Дохэ, уговаривая ее не вставать со зверенышем на одну доску.

И в то же самое утро Чжан Цзяня увели из цеха.

С тех пор как семья лишилась Чжан Цзяня и Чжан Те, Дохэ сделалась еще тише. Оставаясь одна, она начинала сутулиться, пряча грудь. Словно загодя закрывалась от следующего пинка, который рано или поздно должен ей достаться. И еще словно рана от того удара никак не затягивалась и она должна была осторожно обходить эту бьющую в сердце боль. Во всяком случае, когда Дохэ казалось, что на нее никто не смотрит, что она может дать себе волю и расслабиться, на ее спине вырастал горб, который сразу прибавлял ей много лет.

Сяохуань все пыталась ее вразумить: обвинение против Чжан Цзяня высосано из пальца, надолго он там не останется. Но Дохэ ничего не отвечала. Она по-прежнему разговаривала только с Эрхаем и говорила всегда одно и то же: «Кушай побольше»; «Пора переодеться»; «Черныша я искупала»; «Носки заштопала»; «Здорово у тебя на эрху[111] получается».

Младший с каких-то пор выучился играть на эрху. Он был похож на прежнего Эрхая, Чжан Цзяня: ничего не рассказывал, ждал, пока люди сами обо всем узнают. Когда приперли к стенке вопросами, где он научился играть на эрху, Чжан Ган раздраженно ответил: «Во Дворце молодежи, где еще!»

Оказывается, он начал заниматься музыкой еще во Дворце молодежи, и все это время упражнялся, только ни родителям, ни тете не давал послушать свою игру. Еще похоже, что Эрхай состоял в каком-то коллективе, который назывался «агитбригадой». Это Сяохуань узнала, прочитав иероглифы на футляре от эрху. Сяохуань подозревала, что Эрхай приходит домой из одного только уважения к Чернышу, а если бы не Черныш, как знать, может, он по примеру Ятоу и Дахая тоже затаил бы злость и обиду на их семью.

Когда Сяохуань вернулась с яйцами домой, было уже шесть. На всех этажах стоял веселый шум: это овощи жарились в раскаленных, смазанных маслом котелках. Сегодня у них на кухне тоже будет веселье. Сяохуань зашла в квартиру, Дохэ опять оттирала пол.

— Брось, — сказала Сяохуань.

Дохэ на секунду замерла, а потом снова взялась за щетку: шуа-ла, шуа-ла.

— Силы не бережешь, так хоть воду побереги. Она не бесплатная!