Маленькое личико

Саймон знал: если только он откроет рот, слова потом нелегко будет взять обратно. Он подхватил куртку и рванул прочь, унося ноги от Чарли.

5

26 сентября 2003 г., пятница

Самые страшные вещи случаются в жизни лишь однажды. Я говорю так своим пациентам, чтобы помочь им справиться с несчастьем и жить дальше. Если беда уже случилась, какова бы она ни была, можно утешиться мыслью, что больше такого с тобой не произойдет.

Восемь лет назад погибли в аварии мои родители, и эта метода мне помогла. Стоя над их гробами, я чувствовала, как швы, что долгие годы скрепляли мою душу, мучительно расползаются. Двадцативосьмилетняя сирота – вот кем я стала. Ни сестер, ни братьев у меня нет. Были друзья, но дружба казалась слишком легким противовесом моему горю – как весенний плащик в зимний мороз. Я дико тосковала по семье, просто чахла без нее. Смерть любимых родителей оставила огромную дыру в моем сердце.

И друзья, и коллеги удивлялись, как чудовищно я страдаю. Похоже, люди думали, что я легче переживу внезапную утрату, поскольку двадцать восемь лет была окружена родительской любовью и заботой. Я скоро поняла, что в глазах других счастливое и беззаботное детство должно было застраховать меня от сильной боли. Все ждали, что я сбегу в прошлое, стану перебирать дорогие воспоминания, спрячусь в памяти о былом. Эти домыслы глубоко ранили, и моя скорбь быстро переросла в жестокую депрессию. Я видела, как моих друзей подмывает сказать: «Что ж, наверное, твои родители хорошо пожили». Но ведь мама с папой едва разменяли шестой десяток.

Покинув Лондон, я разорвала все связи. В ту минуту, когда мне так нужна была помощь друзей, я оказалась в полном одиночестве, будто после сотни лет заточения. Конечно, друзья не виноваты. Они хотели как лучше, старались меня развеселить. И не могли знать, что их натужный оптимизм душил меня, словно ядовитый газ.

Мне остался единственный способ пережить горе – терпеть, пока черные дни не пройдут сами собой. На пике депрессии меня спасала одна мысль: я всегда могла точно сказать, что по крайней мере больше со мной такого не случится. Я не могу потерять родителей во второй раз. Что бы ни ждало меня впереди, там не будет грузовика на обледенелом шоссе А1 близ Нью-арка, его не швырнет на встречную полосу прямо на машину моих родителей – новую «ауди», которую они купили, отдав мне старую верную «вольво». Это уже случилось, это позади.

Но кошмар, в котором я живу сейчас, еще не миновал. Он только-только начинается. И теперь я вижу, что беда не всегда бьет кирпичом по темечку. Бывает, она наползает, будто непогода, затягивает все кругом и висит, становясь с каждым днем все беспросветнее. Я не знаю, как бороться с отчаянием, потому что никому не ведомо, чем все это кончится.

Я заперлась в спальне. Дэвид сквозь дверь уговаривал меня, без конца втолковывая, что сходство этого ребенка и Флоренс полное, это наша дочка. Я заставила себя не слушать его. Отгородилась от его слов поролоновыми берушами. Я держу их в ящике тумбочки. Иначе не смогла бы заснуть из-за мужнина храпа. Стоит мне заговорить об этом, Дэвид неизменно обижается и утверждает, что я тоже храпела во время беременности, но он не жаловался. Так ведь Дэвид и на рок-концерте мог бы задрыхнуть – ему хоть бы хны.

Это одна из открывшихся мне черт мужа. Что еще я знаю о нем? Он прекрасно разбирается в машинах – компьютерах и всяких механизмах. Его любимое блюдо – ростбиф, зажаренный по всем правилам. На мой день рождения и на наши годовщины он дарит цветы и увозит меня на выходные в пятизвездочный отель. Всех женщин он называет «леди».

До сих пор я ни в чем не перечила ему. Он казался мне таким ранимым. Мы познакомились сразу после того, как его бросила Лора, и ему приходилось переживать не только крах надежд на счастливую семейную жизнь, но и боль разлуки с Феликсом. Дэвид не любит обсуждать свои страдания, но я и так слишком хорошо понимала, что это для него удар. Я обращалась с Дэвидом бережно, стараясь не разбередить невольно его рану.