Маленькое личико

А после внезапной и страшной гибели Лоры три года назад Дэвид совсем перестал откровенничать со мной. Он стал замкнутым и молчаливым, а я – еще осторожнее и мягче с ним. Феликс поселился в «Вязах», и это должно было радовать Дэвида, но неизбежными спутниками этой радости были стыд и неловкость, ведь Дэвид воссоединился с сыном благодаря страшному горю. На курсах гомеопатии нам говорили, что человеку зачастую гораздо труднее пережить смерть того, с кем были сложные или не до конца выясненные отношения. Я надеялась, что, видя, как я уважаю его личные переживания и как отчаянно люблю его, Дэвид однажды поймет, что мне можно безбоязненно открыться, но я ошиблась. Привыкнув, что Феликс живет с ним, и смирившись с мыслью, что Лоры больше нет, Дэвид стал милым и добрым, как прежде, но лишь с виду. Эмоциональная дистанция между нами осталась, я пыталась ее преодолеть, но Дэвид сопротивлялся, и я подумывала, не сознательно ли он отгораживается от меня. Мне не хотелось ни подгонять, ни принуждать его. Я говорила себе, что, наверное, рана в его душе еще болит. И чтобы поверить, что у него все хорошо, Дэвиду лучше не копаться в себе. Прошло три года, но мы по-прежнему не говорим о гибели Лоры, и я по-прежнему осторожно подбираю слова и темы, чтобы не нарушить хрупкое душевное равновесие мужа.

Я не сдалась на его мольбы и не открыла дверь еще и потому, что страшусь увидеть, как весь этот ужас сказался на нем. Боюсь, сегодняшний кошмар рано или поздно раздавит Дэвида.

Вивьен едет домой. Я знала, что свекровь прервет свой отпуск. Разве она могла поступить иначе? Я не знаю, что она скажет Феликсу и что скажет мальчику каждый из нас. Судя по прежнему опыту, – ничего. Ни Дэвид, ни Вивьен не говорили с ребенком о Лоре. Ее имя никогда не упоминали.

Я огорчалась, что провожу с Феликсом мало времени, ведь мы с ним могли бы подружиться. Я могла стать для него второй матерью. Я хочу быть хорошей мачехой, но в жизни Феликса не предусмотрен такой персонаж. Мать ему заменила Вивьен. Он даже зовет ее мамой, поскольку так к ней обращается Дэвид.

Я не уверена, что Феликс воспринимает меня как взрослого человека, а не считает еще одним ребенком в семье.

Дэвид – ответственный отец. Они с Вивьен следят, чтобы на каждый уик-энд Дэвид провел с сыном хотя бы один день целиком. Отцовство – своего рода экзамен или проверка для Дэвида, и он упорно отрицает, что Феликс напоминает ему о Лоре, хотя мальчик – вылитая мать: густые черные волосы, светлые голубые глаза.

Дэвид хорошо умеет отпираться. Он отрицает, что заснул с открытой входной дверью, и настаивает, что он – образцовый отец. Дэвид никому не позволил бы похитить любимую дочь – плод его второго, счастливого брака.

Жду не дождусь Вивьен и полиции. Молча сижу с поджатыми ногами на кровати, привалившись спиной, что все еще болит после беременности, к железному изголовью. Когда же явятся две такие разные власти? Я напряженно стараюсь представить следующий час, завтрашний день, будущую неделю, но в голове – пустота. Я не могу вообразить никакого будущего, словно в тот миг, когда я вошла в детскую и завопила, время замерло.

Я терзаюсь, что так мало брала Флоренс на руки, не надышалась сладким младенческим запахом. Я больше не могу прижать ее к себе, и это пытка, но страх – еще мучительнее. Впереди кошмарная неизвестность, и, боюсь, я вряд ли смогу на что-либо повлиять.

Дэвид скажет всем, что у меня бред. Кому из нас поверит полиция? Я слышала, что полицейские часто сексисты. Вдруг они решат, что я негодная мать, и вызовут социальную службу? Возможно, это мой последний вечер в комнате с настоящим камином и большими подъемными окнами, откуда видны далекие Силсфордские холмы. Может, мы с Дэвидом больше никогда не уснем в одной постели – ни в этом доме, ни в другом. В первые дни нашего знакомства я мечтала жить с ним вместе и теперь не могу без грусти вспоминать об этом.

Отныне я больше не заговорю с мужем без свидетелей. Как странно, что еще вчера мы сидели рядом на диване, пили вино и смотрели какую-то глупую комедию, смеясь и зевая. Дэвид обнимал меня за плечи. Как же скоро между нами все переменилось.

Я слышу голос внизу: «Ну-ка, иди ко мне, малышка моя! У кого такая мордашка? Маленькое личико ты мое…» Что-то новенькое. Мысленно отмечаю: сказать об этом полицейским. До сих пор, с самого первого дня ее жизни, Дэвид звал дочку Ухти-Пухти, иногда для краткости – просто Ухти. Хотя бы раз в день он пел над ней: «Ухти-ручки, ухти-ножки, ухти-ушки, ухти-глазки, посередке – ухти-носик». Я слышала это даже сегодня утром.

Знаю, что Дэвид не меньше моего любит дочь. И утешать его стало моей душевной потребностью, так что придется ее подавлять через силу, если Дэвид и дальше будет настаивать, что ребенок внизу – наша Флоренс. Нужно научиться не обращать на его мучения никакого внимания. Вот что опасность и страх делают с человеком, с семьей.