Маленькое одолжение

Подвесные моторы снова почихали, окутались дымом и стихли.

— In nomine Dei Patri! — взревел Майкл, выхватывая «Амораккиус» из ножен. Сияющий клинок описал дугу и одним взмахом отсек удерживавшие Саню щупальца. При соприкосновении со сталью «Амораккиуса» бурая ткань щупалец обугливалась и съеживалась как тонкая бумага от открытого огня.

Я затащил Саню обратно в катер, и русский выхватил из ножен саблю — как раз вовремя, чтобы аккуратно перерубить еще одно коричневое, словно выросшее из мха щупальце.

— Что это?

— Келпи, — прорычал я. Стоило бы щупальцам намотаться на винты, и катеру уже не тронуться с места. — Давайте же! — рявкнул я Розанне.

Катер неожиданно накренился на другой борт. Я повернул голову в ту сторону и увидел, что несколько келпи лезут к нам на борт. Формой они отдаленно напоминали людей, слепленных из тины и водорослей, с зияющими провалами ртов и маленькими точками серебристых огоньков на месте глаз.

Я крутанулся на месте, описав рукой широкую, рубящую дугу в воздухе.

— «Forzare!» — выкрикнул я.

Невидимая сила сорвала келпи с бортов катера, и они с отвратительными, булькающими воплями полетели обратно в воду. На стеклопластиковом корпусе остались лишь лохмотья мокрых водорослей.

Наконец завелись моторы. Корма катера чуть погрузилась в воду, нос задрался вверх, и мы рванулись вперед.

Что-то с силой рвануло меня за ногу. Бестолково взмахнув руками, я полетел навзничь, уже на лету сообразив, что одна из келпи успела-таки схватить меня щупальцем за лодыжку. Резкими, болезненными рывками она вытащила меня на корму, и я успел еще осознать, что набирающий скорость катер вот-вот выдернется из-под меня. Дальнейшая моя судьба сводилась к одному нехитрому вопросу: что прикончит меня раньше, ледяная вода или удушающие объятия плавающих в ней чудищ.

Перед глазами моими мелькнуло алое с белым, что-то свистнуло, зашипело, и ногу обожгло огнем. Я пролетел еще пару футов по инерции, врезался в кормовой транец и покатился на палубу. В лицо хлестали ледяной дождь и брызги ледяной же воды из-за борта. Я опустил взгляд и увидел, как с моей лодыжки сваливается почерневшее, извивающееся как червяк щупальце. Саня наклонился, сорвал с моей ноги последние клочки дымящихся бурых водорослей и швырнул их в пенившуюся за кормой воду. Из пореза на лодыжке сочилась черная в зеленом химическом свете кровь. Такие же потеки темнели на клинке «Эспераккиуса».

Шипя от боли, я стиснул лодыжку руками.

— Чтоб вас, Саня!

Саня всмотрелся в черноту за кормой, потом перевел взгляд на меня.

— Ох. Упс.

Майкл подошел и опустился рядом со мной на колени.

— Гарри, не дергайтесь, — он ощупал мою лодыжку, и это было так больно, что я не удержался от пары невоспроизводимых междометий. — Не страшно. Длинная, но неглубокая, — он расстегнул кожаную поясную сумку и достал из не маленькую аптечку. Джинсы ему взрезать не пришлось: это уже сделала Санина сабля, но Майкл разорвал их чуть сильнее, чтобы ткань не мешала ему обрабатывать рану. Он очистил разрез влажной салфеткой, полил ее чем-то из пластикового пузырька, накрыл полоской белой впитывающей материи и туго замотал пластырем. На все это у него ушло две или три минуты, и действовал он с ловкостью и точностью профессионала. Когда он кончил, шок начал проходить, и рана разболелась.

— С болью ничего поделать не могу, — вздохнул Майкл. — Извините, Гарри.

— Как-нибудь перетерплю, — буркнул я, морщась. — Дайте мне только минуту прийти в себя.

— Мне очень жаль, Дрезден, — сказал Саня.

— Угу. Только не смейте даже и думать спасать меня еще раз, — буркнул я ему. Потом закинул ногу на одно из кормовых сидений, чтобы кровь оттекала от раненой лодыжки, и закрыл глаза. Существует множество способов справляться с болью без применения лекарств. Конечно, большая часть их поможет вам не слишком сильно, если только вы не упражнялись несколько лет в искусстве концентрации. К счастью, я упражнялся. Тень Ласкиэли обучила меня методам ментального блокирования боли, столь эффективным, что даже страшно становится. В прошлом я ухитрялся держаться на этих приемах до тех пор, пока мое тело не вырубалось, поскольку я даже не осознавал, насколько хреново мое состояние. И мне еще повезло: в принципе, так можно и перекинуться.

Тело или разум, сердце или душа — все мы люди, а людям свойственно чувствовать боль. И отсекать от себя эту боль можно только на свой страх и риск.

При всем этом, с учетом того, что нам предстояло (ну, и того, что при малейшей возможности с радостью бы нас догнало), я вряд ли увеличил бы степень риска, а позволить себе отвлекаться на мелочи вроде боли не мог никак. Поэтому я закрыл глаза, задержал дыхание, сосредоточился и начал методично отгораживаться от боли в лодыжке, в сломанном носу, во всем моем чертовом избитом теле. На это у меня ушла пара минут, а когда я закончил, тональность рыка подвесных моторов изменилась — точнее, это был уже не рык, а негромкое урчание.