Маленков. Третий вождь Страны Советов

В подобных случаях выгадывает тот, кто первый донесет начальнику о нелестных высказываниях в его адрес. Как показала вся жизненная линия Хрущева, он никогда не отличался ни сердобольностью, ни честностью. В бытность партийным руководителем на Украине и в Москве он ежемесячно составлял списки сотен, а то и тысяч «врагов народа», не стесняясь обращаться к Сталину с жалобой на то, что не всех этих людей подвергают репрессиям.

Берия действительно мог скверно отзываться о Сталине, играя двойную роль. На всякий случай (страхуясь от доноса) он, скорее всего, заранее предупредил вождя: мол, таким образом проверяет степень преданности его ближайших соратников. А их он склонял к заговору по захвату власти, ссылаясь на старческую немощь вождя.

Интересно, что Хрущев ничего не говорил о поведении Маленкова в том самом «узком кругу». Можно предположить, что Георгий Максимилианович выпады Берии не поддерживал или даже возражал против них. Но вряд ли делал это активно. Судя по всему, он опасался Лаврентия Павловича и старался поддерживать с ним дружеские отношения, во всяком случае внешне. Но и ему было бы целесообразно рассказать Сталину о предосудительных высказываниях Берии.

Что оставалось делать Сталину, когда Хрущев, Берия, а возможно, и Маленков наговаривали ему друг на друга? Любой человек на его месте постарался бы отдалить от себя подобных соратников, заручившись поддержкой более честных и преданных людей. Так он и собирался поступить. Но не успел…

Как бы ни старался Хрущев изобразить свое отчаяние в связи со смертью Сталина, она для него и немалого числа других партийных функционеров была желанна. Они должны были испытать облегчение. Ведь авторитет и суровые моральные принципы Сталина довлели над ними. Безусловно, приходилось по-прежнему опасаться своих коллег. И все-таки прежде всего они если не понимали, то чувствовали, что произошло событие исторического значения: завершилась целая эпоха.

Об этом свидетельствовал Константин Симонов в книге «Глазами человека моего поколения». Он вспоминал:

«Пятое марта, вечер. В Свердловском зале должно начаться совместное заседание ЦК, Совета Министров и Верховного Совета, о котором потом было сообщено в газетах и по радио. Я пришел задолго до назначенного времени, минут за сорок, но в зале собралось уже больше половины участников, а спустя десять минут пришли все. Может быть, только два или три человека появились меньше чем за полчаса до начала. И вот несколько сот людей, среди которых почти все были знакомы друг с другом, знали друг друга по работе, знали в лицо, по многим встречам, — несколько сот людей сорок минут, а пришедшие раньше меня еще дольше, сидели совершенно молча, ожидая начала. Сидели рядом, касаясь друг друга плечами, видели друг друга, но никто никому не говорил ни одного слова. Никто ни у кого ничего не спрашивал. И мне казалось, что никто из присутствующих даже и не испытывает потребности заговорить. До самого начала в зале стояла такая тишина, что, не пробыв сорок минут сам в этой тишине, я бы никогда не поверил, что могут молчать триста тесно сидящих рядом друг с другом людей. Никогда по гроб жизни не забуду этого молчания».

В его книге приведены строки четырех поэтов, посвященных смерти Сталина. Авторы разные, а чувства и мысли схожи:

В этот час величайшей печали
Я тех слов не найду,
Чтоб они до конца выражали
Всенародную нашу беду…

Так писал Александр Твардовский. Он был сыном раскулаченного и сосланного крестьянина.

Обливается сердце кровью…
Наш родимый, наш дорогой!
Обхватив твое изголовье,
Плачет Родина над Тобой.

Это скорбит Ольга Берггольц, которая была арестована в 1937 году «за контрреволюционную деятельность». А вот слова Михаила Исаковского:

И пусть в печали нас нельзя утешить,
Но он, Учитель, нас учил всегда:
Не падать духом, голову не вешать,
Какая б ни нагрянула беда.

И у Симонова примерно то же, что и у других:

Нет слов таких, чтоб ими передать
Всю нестерпимость боли и печали,
Нет слов таких, чтоб ими рассказать.
Как мы скорбим по Вас, товарищ Сталин!

По-разному можно оценивать художественные достоинства подобных произведений (а было их немало), но они писались не на заказ, не по конъюнктурным соображениям, не с чужих слов. Они были искренними.