Малина

Я: Нет, зачем мне ходить на Центральное кладбище и простужаться? Я же могу завтра прочитать в газетах, как это было, что они там говорили, и кроме того, у меня отвращение к похоронам, ведь ныне никто не знает, как надо вести себя в случае смерти человека и как — на кладбище. Не хочу также, чтобы мне то и дело сообщали, что умер Хадерер или кто-нибудь еще. Мне ведь не сообщают то и дело, что кто-то жив. Так или иначе, мне совершенно все равно, любила я раньше кого-то или не любила, а то, что теперь я встречаю, могу встретить только определенных лиц, ибо некоторых уже нет в живых, меня не удивляет, однако по другим причинам. Может быть, ты мне объяснишь, почему я должна быть информирована о том, что господин Хадерер или другая знаменитость, какой-то дирижер или политик, банкир или философ, вчера или сегодня внезапно скончались. Меня это не интересует. Для меня никогда никто не умирает и редко кто живет, разве что на сцене моих мыслей.

Малина: Значит, я для тебя большей частью не живу?

Я: Ты живешь. Даже большей частью живешь, но ведь ты и доказываешь мне, что живешь. А что мне доказывают другие? Решительно ничего.

Малина: «…бархатная чернота бездонного неба».

Я: Это можно бы использовать. Звучит так, словно тот, кто это написал, живет. Вот, наконец-то, сюрприз.

Малина: «Перед глазами стали проплывать немигающие звезды на фоне темно-фиолетового с переходом в бархатную черноту бездонного неба. В некоторых случаях в поле зрения попадали только по две звезды».

Я: О! Как этот автор точен в описаниях.

Малина: «Вид звезд сменялся видом Земли и Солнца. Солнце было очень ярким и представлялось как бы вколоченным в черноту неба»[83].

Я: Кто этот мистик?

Малина: Алексей Леонов, который на десять минут выходил в открытый космос.

Я: Неплохо. Но вот «бархатная чернота», не знаю, сказала бы я «бархатная» или нет. Что, этот человек еще и поэт?

Малина: Нет, в свободное время он занимается живописью. Долгое время он не мог решить, кем ему стать — художником или космонавтом.

Я: Это понятные сомнения при выборе профессии. Но говорить потом о космосе, как говорил бы странствующий подмастерье у романтиков…

Малина: Люди не так уж меняются. Что-то всегда их захватывает, если только это бесконечно, или невообразимо, или необъяснимо, бархатная чернота, они гуляют в лесу или выходят в космос, блуждая среди тайны со своей собственной тайной.

Я: И это передается потомкам! Так что можно бы перестать удивляться прогрессу. Со временем Леонов получит дачу и начнет разводить розы, а через много лет люди с мягкой улыбкой будут слушать, как он опять рассказывает про «Восход-2». Дедушка Леонов, расскажи, пожалуйста, как это было тогда, в первые минуты, там, снаружи! Жила-была Луна, на которую все хотели полететь, только Луна была очень далеко и совсем не обустроена, но в один прекрасный день явился Счастливец Алексей, и смотри-ка…

Малина: Довольно странно, что он не заметил Урала, так как именно в эту минуту кувыркался в мировом пространстве рядом с кораблем.

Я: Это было неизбежно. Кувыркаешься большей частью тогда, когда хочешь что-то разглядеть или понять, Урал или подобающее слово, какую-то мысль или подобающие слова. Со мной происходит совершенно то же самое, что с нашим дедушкой, от меня все время что-то ускользает, но только у меня внутри, когда я исследую бесконечное пространство, которое есть во мне. Не столь уж многое изменилось с того доброго старого времени, когда люди впервые отправились в космос.

Малина: Бесконечное пространство?

Я: Конечно. Разве может это пространство не быть бесконечным?

Я должна прилечь на часок, из которого в конце концов получаются два, оттого что долгих разговоров с Малиной я не выдерживаю.

Малина: Ты обязательно должна как-нибудь навести у себя порядок, разобрать все эти пыльные, выцветшие бумаги и бумажонки, ведь со временем никто в них ничего не поймет.

Я: Что ты сказал? Что это значит? Никто и не должен в них что-нибудь понимать. У меня найдутся причины для того, чтобы все это больше и больше запутывать. Но если кто-нибудь и вправе взглянуть на эти «бумажонки», то это ты. Однако ты ничего в них не поймешь, дорогой мой, с годами для тебя станет полнейшей загадкой, что означает та или эта.

Малина: Но дай мне хотя бы попробовать.

Я: Тогда уясни себе, почему сверху опять оказался старый листок, я могла бы уже по формату бумаги — DIN-A4[84] — определить, где я ее купила: в деревенской лавочке невдалеке от известного озера, а речь тут идет о тебе, о поездке в Нижнюю Австрию. Но читать все я тебе не дам, ты можешь взглянуть только на два слова, написанные сверху.

Малина: «Личины смерти».