Малиновые облака

— Не ваше дело судить, почему я поеду с вами, а не в эшелоне. И вообще отставить разговоры! С сегодняшнего дня — я ваш командир и требую выполнять мои приказы. Ясно?

— Ясно-то ясно, да какой же ты для меня командир? — не унималась Тачана. — Ведь если захочу, я тебя перешибу одним пальцем…

— Ма-алчать! — и вправду по-командирски гаркнул Киселев. Марина не смотрела на него, но отчетливо представила, как перекосилось у него от бессильного гнева лицо, и горько усмехнулась.

— Цыц, болтушки! — снова стала на сторону Сергея Ануш. — Ишь, распустили языки! Пойдем, Сережа, показывай, где что у нас.

Они молча направились на запасные пути, стали искать вагон по указанному в квитанции номеру.

— Вот этот, — сказал Сергей, нащупав фонариком рифленый борт пульмана. — Проверим на двери пломбы — и все. Проверять и пересчитывать вещи не хватит времени. Ровно в двадцать четыре часа нас прицепят к составу.

«Ишь, как заговорил: «в двадцать четыре часа», нет, чтобы сказать в двенадцать!» — с неприязнью подумала Тачана, но промолчала, скрыла свою неприязнь. Спросила о другом:

— Ты хоть покажи список, что за подарки мы сопровождать будем.

— Это можно, — согласился Сергей.

Станция была затемнена, пользовались только карманными фонариками, и то по особому разрешению, поэтому не стали искать место, где прочитать список, и присели тут же, у вагона, на пустые тарные ящики. Сергей развернул на коленях длинный, вдвое сложенный список. Перечень отправляемых бойцам вещей кончался где-то трехзначной цифрой и в целом выглядел внушительно. Только одних меховых жилетов было триста шестьдесят штук, почти столько же полушубков и больше шести с половиной тысяч пар валенок! Это не считая такой «мелочи», как теплые рубашки, кальсоны, полотенца и прочее. Не забыли колхозники и про «музыку» — кроме многочисленных пластинок, отправляли бойцам и десять баянов…

— Теперь поняли, зачем я с вами? — со значением спросил Киселев и поочередно посмотрел на всех женщин. — То-то!

3

Странички из дневника Марины

5 октября. Выехали из Йошкар-Олы в три часа утра вместо двенадцати, обещанных Киселевым. Нам дали теплушку на полуприцепе. В одной половине разместились мы, женщины, а другую целиком отдали Киселеву. Отчего-то неприятно с ним. Пусть валяется, где захочет, хоть на верхней полке, хоть на нижней. Может даже и сплясать, места хватит. Лишь бы нам не мешал, не приставал ко мне со своими «нежностями».

Пока состав не тронулся, никто, конечно, не уснул, хотя вторые сутки мы с мамой не спали, а о прошедшем дне и говорить нечего. Были в каком-то возбуждении. Все говорили, говорили, будто расстаемся и никогда больше не увидимся. Еще смотрели в маленькое запотелое окно на город. Успокаивался он на ночь тяжело и медленно, как больной. Умолкали людские голоса, паровозы совсем охрипли за день от криков и лишь сопели, а не свистели. Даже немногие светившиеся окна в домах — и те притухли, ослепли совсем.

Вчера вечером Киселев опять выдал мне «любезность». Говорит: «Только из-за тебя еду на фронт, не думай, что я трус». Сказал полушепотом, чтобы не услышала Тачана. Он ее в самом деле боится…

Вот подлец! Все, даже войну на личную корысть переводит. Я ему и ответила: «Лучше бы тебя вообще на свете не было, чтоб не позорить своим именем Родину, нас, земляков. А обо мне лично ты позабудь навсегда». А что, разве не правду ему сказала? Почему из-за меня кто-то что-то должен делать, почему не сам за себя, не все вместе? Вот так и сказала, да еще добавила: «Будешь приставать ко мне — нажалуюсь Тачане. Она живо тебя поставит на место. Лучше всякого военкомата». После этого отстал он от меня, ушел в свою половину и больше не показывался.

Он с виду только бравый да смелый. А в душе — гниль одна. Привык, чтобы все ему доставалось легко и просто. Думал, и со мной так же сладит, а не вышло. Знаю: с ним, за его спиной легко бы жилось, но мне такая жизнь не нужна…

Не могу больше писать. Коптилка еле тлеет, глаза слипаются, карандаш выпадает из пальцев. Мама и Тачана уснули…

6 октября. Ой, что-то со мной будет! Проснулась сегодня — и будто это не я, не со мной все происходит. Какая-то теплушка с железной бочкой вместо печки, нары, пахнущие нафталином суконные одеяла, полумрак, металлически» лязг под ногами… Еле-еле сообразила, где нахожусь.

Мама с Тачаной уже не спали. Приготовили на столике еду из домашних харчей, ждали, когда проснусь я.

Тревожно немного на душе. Уж если сейчас нелегко, то потом и вовсе трудно будет. Нет, боюсь я не за себя. Боюсь за маму. И за Тачану немножко. Как мы там-то, на фронте, управимся?

Очень хотелось увидеть Волгу — не пришлось. Проехали ее рано утром, когда все спали. Ничего, обратно поедем, увижу.

Слишком уж часто мы стоим. Стоим на всех мало-мальских разъездах, не говоря уже о станциях. Стоим и по часу, и по два. Все пропускаем вперед себя воинские эшелоны. И то правда, им ждать некогда, да и не надо заставлять их ждать.