Малиновый пеликан

Не буду описывать суматоху первых дней. Поздравительные телеграммы от президентов, премьер-министров и венценосных особ. Новость, разумеется, передавали и комментировали все средства массовой информации. Мне были посвящены все политические ток-шоу. У меня не было времени их смотреть целиком, но пресс-служба записала их на диск, перед сном я их бегло просматривал и кое-чему удивлялся. Все наши телеведущие: Индюшкин, Кислов и Головастик и Лев Достоевский на все лады расхваливали меня, превозносили все мои существующие и несуществующие достоинства и очень критиковали моего предшественника. Так же его ругали, а меня хвалили постоянные участники этих ток-шоу включая Поносова, Коктейлева, Железякина и Озимую, но больше других старался Тимофей Семигудилов. Оказавшись больше других востребован в качестве моего близкого друга и выступая одновременно по всем каналам, он величал меня великим русским писателем, патриотом до мозга и вообще истинно русским и глубоко верующим православным человеком, который вместе с ним, Семигудиловым, храбро боролся против ненавистного нам обоим прежнего диктаторского режима. О моем предшественнике отозвался пренебрежительно. Что он управлял страной единолично и безрассудно, совершил много ужасных ошибок, вообразил себя великим стратегом и полководцем, окружил себя толпой льстецов, которые ежедневно пели ему дифирамбы, восхваляли на все лады, и дошло даже до того, что некоторые назвали его горным орлом, а он — это смешно — при ближайшем рассмотрении оказался простым пеликаном, глупой нелепой птицей, у которой одно достоинство — бессмысленно длинный клюв.

А против меня никто не сказал ни одного плохого слова, кроме Цыпочкина, который заявил, что подозревает меня в диктаторских амбициях и в том, что, имея широкий круг алчущих друзей, я вряд ли устою перед соблазном допустить их к управлению финансовыми, нефтяными и газовыми потоками и распределению между ними прочих богатств страны. Разумеется, его подозрения показались мне обидными, но я решительно отверг предложение силового министра подкинуть моему бывшему единомышленнику наркотики или подумать об автоаварии.

Прием в Большом Кремлевском Дворце по моему требованию был обставлен без лишней помпезности. В своей инаугурационной речи я сразу сказал, что праздновать мое вступление в должность слишком бурно не будем. Мы, политики нового типа, должны быть людьми скромными, время зря не терять и активно готовить предреволюционную ситуацию. В следующем сне или бреду я решил созвать чрезвычайное совместное заседание Государственной думы, Совета Федерации, Совета министров, Совета безопасности и Администрации презадента. Решил обсудить с коллегами, почему они так плохо работают. Почему, пытаясь озлобить народ, обидеть и возбудить в нем революционные настроения, они действуют несогласованно, неизобретательно и вяло, что видно по результатам. Как ни стараются, а пока сумели только возбудить, и это было нетрудно, незначительную часть так называемых креаклов и сетевых хомячков, а до сердца народа, до его печенки и поджелудочной железы достучаться пока не могут.

Я повелел всем явиться к девяти ноль-ноль и строго предупредил, что кто не придет, будет лишен мандата, чем добился сразу стопроцентной явки. Подъезжая к зданию Думы, я увидел: вся площадь заставлена «мерседесами», «ягуарами», «майбахами» и «роллс-ройсами» настолько плотно, что даже велосипед мой некуда приткнуть. Пришлось оставить его на противоположной площади, пристегнув замком к памятнику Карлу Марксу. Я хотел явиться на заседание инкогнито, что у меня не получилось, потому что, как вскоре выяснилось, я внешне сильно отличался от тех, кто собрался здесь выслушать мою речь.

Сначала я вошел в пустой вестибюль, где в углу стоял большой агрегат, похожий на промышленный рефрижератор. Раскаленный докрасна, он издавал какие-то звуки, похожие одновременно на скрип старого кресла, скрежет металла, плач младенца и шелест бумаги. Он как-то дергался, подпрыгивал, валился то на одну сторону, то на другую, и неизвестно, что бы натворил, если бы не был привязан к стене двумя толстыми стальными тросами, как Прометей к скале. Чем-то он был похож на рвущегося на волю зверя: два красных глаза ожесточенно перемигивались между собой, а из разверстой пасти с пулеметной скоростью вылетали листы бумаги с отпечатанным текстом. Листы сами собой складывались на полу в пачки, пачки в кипы, а грузчики в синих спецовках с подтяжками еле-еле успевали подхватывать их, погружать на тележки и куда-то отвозить.

Пока я наблюдал работу этого странного агрегата, ко мне приблизился не Перлигос, но человек, похожий на Перлигоса тем, что тоже был с пеликаньим клювом. Низко поклонившись и ударившись клювом в паркет, этот человек назвал меня Перлигосом, а о себе сказал, что он председатель нижней палаты этого заведения и фамилия его Заморошкин. На его вопрос, есть ли у меня какие-нибудь вопросы, я спросил его, что это за агрегат, который ведет себя таким странным способом.