Мало избранных

Айкони знала, что Сатыга потерял двух сыновей, своих наследников, – Тояра и красивого Молдана. Они согласились принять русскую веру, и воевода Толбуза забрал их в Берёзов, а там они умерли на непосильных работах. Айкони и сама побывала в Берёзове в неволе, она помнила живодёра Толбузу. Русский старик, который сейчас приближался к Балчарам, уговорил горевавшего Сатыгу принять веру сыновей: дескать, это утешит его. Сатыга отдал на сожжение своего идола – Медного Гуся. Но печаль по сыновьям от этого не угасла, и Сатыга сорвал с себя крест, надетый русским стариком.

– Русский бог мне не помог, – согласился Сатыга. – Но прошло уже несколько зим. Моя боль миновала сама. Я привык, что у меня нет сыновей. И я не хочу мстить русскому богу. Зачем мстить, если мне уже не больно?

– Я не прошу твоей мести, – ответил Нахрач. – Дай мне Ванго.

Могучий воин Ванго был самым большим силачом на Конде.

– Ванго убьёт русского воина, а я – всех остальных. Их всего четверо.

– Русские отомстят и тебе, и Ванго, и мне, – возразил Сатыга.

Нахрач засмеялся над Сатыгой как над несмышлёным ребёнком.

– Русские не узнают. Никто не узнает. Мы с Ванго сейчас уйдём из Балчар и встретим русских в лесу. Там их и убьём. Русские просто пропадут без следа. Никто не поймёт, куда они делись, когда покинули Ен-Пугол. Их мог поразить молнией Ими Хили. Их мог сгубить Хынь-Ика. Их могли растерзать менквы. Мужчина С Длинной Шеей мог выбраться из Конды и утопить их. Они могли просто умереть сами по себе, заблудившись. Если Ванго ничего не скажет твоим людям, то никто, кроме нас троих, не будет знать, куда исчез старик русского бога, а с ним и его люди.

Айкони разглядывала дом Сатыги. У входа – загородка, за которой куча дров, корчага с водой и вилы. Вдоль стен справа – лежаки, застеленные варёной берестой. Вдоль стен слева – дощатые короба. Чувал, как положено, повёрнут устьем на вход, чтобы женщина Сорни-Най, живущая в огне, могла увидеть входящего и бросить уголёк, если входящий замыслил недоброе. На лето Сатыга снял с чувала деревянную трубу, и оголилось дымовое окно в кровле; его называли Дверью Бубна, потому что бубен вносили в дом через крышу. Со стропил свисали пучки травы, связки беличьих шкурок, мешочки с припасами, зимние одежды, охотничья утварь. На полке священной стены за чувалом стояли деревянные болванчики, обмотанные пёстрыми платками. Волоковое окошко напротив Айкони горело красным светом заката.

– А что ты мне дашь за помощь? – спросил Сатыга, прищуриваясь. – У тебя ничего нет, Нахрач. Твой дом бедный. Русские разорили Ен-Пугол и даже Ике-Нуми-Хаума у тебя забрали.

– Откуда ты знаешь? – ревниво насторожился Нахрач.

– Утром из Ваентура приплыл Щепан. Он сказал.

– Ике одряхлел, – Нахрач пренебрежительно махнул ручищей. – Его не жалко. Он не мог помочь даже себе. Но я знаю много других богов.

Нахрач замолчал, напряжённо глядя куда-то в пустоту. И вдруг на стене закачался долблёный ковш, зацепленный за крюк, – закачался и упал.

– Это сделал Самсай-ойка, старик твоего дома, – расслабляясь, пояснил Нахрач. – Я велел ему показать себя.

Сатыга встал, поднял ковш и пристроил обратно.

– Я знаю Самсай-ойку. Добрый старик. Но мне нужен сильный бог.

– Самый сильный бог Балчар – Волта, он живёт на Куломе в мышиной норе. Я умею звать его и говорить с ним.

– Так позови и поговори, – лукаво предложил Сатыга.

– Ты не веришь мне? – оскорбился Нахрач. – Ты сомневаешься, что я могучий шаман? Смотри!

Нахрач вынул нож из ножен, поддёрнул левый рукав и бестрепетно разрезал руку. Кровь потекла ручьём. Нахрач протянул руку Сатыге.

– Это настоящая кровь! – заявил он. – Хочешь попробовать на вкус? Я шаман и потому не чувствую боли! Я могу разогнуть мамонтовый бивень! В моём очаге синий огонь! Когда я камлаю, меня вверх подымает!

Но Сатыга с сомнением покачал головой.

– В прошлом году для меня ты сходил на Пелым и привёл оттуда три косяка хариуса. А сейчас только режешь руку и роняешь ковши. Это не цена за мою помощь, Нахрач.

– Назови цену сам! – прорычал Нахрач.

– Сначала я хочу увидеть русских и понять, правда ли они жалкие и слабые, – ответил Сатыга. – А потом я назначу тебе цену за их жизнь.

Айкони видела, что Нахрач сердится, однако весь торг с Сатыгой был напрасным. Русские оказались ближе, чем рассчитывал Нахрач. На улице раздался тревожный крик – это вогулы обнаружили незваных гостей.

Владыка Филофей, отец Варнава, служилый Емельян и князь Пантила Алачеев шагали из тайги к деревне через луговину выпаса. Владыка тяжело опирался на палку. Пантила поддерживал Варнаву, у которого от усталости заплетались ноги. Емельян прихрамывал и сутулился, но держался за рукоять сабли. Одежда у всех была истрёпана и порвана; исцарапанные лица опухли.