Мало избранных

Табберт доставил Новицкого к ольдерману: капитан Курт фон Врех занимался аптекой и разбирался в медицине. Табберт не стал тревожить фон Вреха историей о поединке и сказал, что Григорий случайно напоролся на косу в полутьме амбара. Фон Врех напоил Новицкого каким-то отваром, обработал рану, перебинтовал по всем правилам полевой хирургии и обещал прислать особые пластыри, которые надо менять по утрам. Григорий Ильич на своих ногах поковылял домой. Он не поблагодарил Табберта за помощь и не попрощался с ним, но Табберт принял это как должное.

Несколько дней Новицкий пролежал в своей каморке в одиночестве и совсем ослаб, потом его нашёл Леонтий, заглянувший с каким-то поручением от Семёна Ульяныча. Ремезовы взялись присматривать за Новицким – иначе зачахнет. Григорий Ильич ничего от них не утаил.

– Ты, Гриша, учёный, а ей-богу, дурак, – в сердцах заявил Семён Ульяныч. – Из-за какой-то девки остяцкой, поджигательницы, беглой холопки, на железо грудью кидаться – это сколько ума надо? А ежели он заколол бы тебя, как борова? Сдохнуть – разве ж это верный ответ?

Семён Ульяныч боком сидел на лежаке Новицкого, а Маша разжигала щепки в жаровне, которую притащил Леонтий: у Григория Ильича в каморке, переделанной из бани, даже банной каменки не имелось.

– Да правый ты, Вульяныч, правый, нэ спорув, – слабым голосом отвечал Новицкий. – Мэнэ жэ ево хордусть бида како разлютыла…

Новицкий имел в виду Табберта.

– Гордый он – это да, – согласился Семён Ульяныч. – Павлин заморский.

– Повэрнэшься ти с йим в дружэствэ, яко володыка Фылофый хотыв?

– Гори он в пекле, этот швед! – непримиримо заявил Семён Ульяныч.

Новицкий едва заметно кивнул.

– А дывчину ти, Вульяныч, просты, – тяжело вздохнул он. – Аконю нэ ото зла пыдпалыла тэбэ. Обманув швид еи, заплуталася вона, зробэла.

– Ты её жалеешь, а у меня книга в пепел и нога пополам! – сварливо напомнил Ремезов. – Палку видишь? Вот как дам по башке!

– А мне, батюшка, тоже почему-то жалко Аконьку, – сказала Маша.

– Это потому что у вас с Гришкой на двоих одна придурь – любовная! – сразу всё растолковал Семён Ульяныч. Он ведь заметил, что Машка о ком-то тихонечко думает себе в углу. О ком? О Ваньке Демарине, о ком же ещё! – Вот и сиди с Гришкой, кукуйте обоюдно, страдальцы!

– Ну и посижу! Дядя Гриша хоть не лается на меня!

– Два сапога пара – оба левые!

– Матушка тебе пироги прислала, дядя Гриша, – Маша указала на стол, на берестяное лукошко. – Подогреть тебе, или вечером сам подогреешь?

– Подогрий, дыточка. Дякую, добрэ сэрцэ у тэбэ.

Семён Ульяныч хлопнул себя по коленям и поднялся.

– А я пошёл, раз уж я кощей такой злоболюбивый, – прокряхтел он. – Знаешь, Гришка, что скажу напоследок? У Аконьки сестра-близняха есть. Одна морда на двоих. Хоманька зовут. Она у Касыма наложница. Коли тоска шибко грызёт, так сходи до бухарца и перекупи девку. Касым-то, небось, уже натешился. Когда девка рядом трётся, особливо ежели дура, так у мужика всякую блажь сердечную мигом сдувает.

– Сэстра? – удивился Новицкий. – Вона тут?

Семён Ульяныч оглянулся из открытой двери.

– Тут, тут. Лучше с ней душу отвести, чем со шведским дьяволом, – подтвердил он и захлопнул дверь за собой.

Глава 6 Натиск

Нойон Цэрэн Дондоб, настоящий полководец, понимал значение пушек, а потому оценил Рената – артиллерийского офицера. В этой баталии Дондоб приставил к Ренату дайчина Санджирга. Среди джунгар, идущих на редут, Санджирг был единственным, кто говорил по-русски, и нойон обязал его переводить воинам распоряжения этого орыса и охранять его от случайной гибели. Если же орыс попытается как-то ускользнуть от исполнения приказа нойона, Санджирг должен будет силой вынудить его подчиниться.

Цэрэн Дондоб и придумал штурмовать ретраншемент через редут.

После провала первой попытки он насмешливо спросил Онхудая:

– И как теперь ты хочешь овладеть русской крепостью?

– Мы повторим всё то, что было! – сердито и упрямо ответил Онхудай. – Мы снова перебьём на дороге караул, пленим барабанщика и заставим его стучать. Русские откроют ему, и тогда мы захватим ворота.

– Русские уже никогда не поверят барабану, – возразил Дондоб. – Даже собака не берёт мясо у нохойчи, который поколотил её палкой.

– Тогда я отправлю весь хошун, и воины разрубят ворота на щепки.

– Не разрубят, – уверенно сказал нойон. – Если ворота будут закрыты, русские расстреляют из пушек и хошун, и барун, и зюн, и запсор.

Онхудай стиснул в кулаке золотую пайцзу. Нойон подводил к тому решению, на которое зайсанг очень не хотел соглашаться.

– Тебе надо, чтобы я снял своих воинов с коней? – спросил он.

– Да, – кивнул Цэрэн Дондоб.

Он давно уже простился с наивными степными убеждениями, что война может быть только конной. Неприступные китайские дзонги в горах Тибета войска Цэрэн Дондоба взламывали в пешем строю.

– Ты желаешь унизить меня? – побагровел Онхудай. – На своих ногах дерутся только несмышлёные дети!

– Слава – это победа, а не седло под глупым задом.

Онхудай возмущённо засопел.