Мало ли что говорят

По невидным
ступеням
галсирует лист
наделённый
последним
вниманием
к себе и земле
и осенним
мерцанием
теней
в post-полуденном солнце
в глубине мироздания
хороня беспокойство
возродиться спешит
в умирании…[64]

Занавес

Глава двенадцатая Физика вселенной. Гарвардское

Пуританин – это человек, который ненавидит травлю медведей не потому, что медведю больно, а потому, что публике весело.

Некто Томас Маколей. Островитянин.

Хроники XXI века

Если вам кажется, что догма рулит вами, – вы лирик. Если вам кажется, что вы рулите догмой, – вы физик. Если вы думаете, что всё это происходит на самом деле, – вы фанатик.

Одна никому не известная эгоистичная бездельница.

Хроники XXI века

Честное слово, Соня не помнила, откуда у неё в голове взялся этот таинственный «Гарвард». Когда она впервые стала дифференцировать себя в пространстве и времени – он там уже был. А ещё там было страшное. Вот такое:. Или такое: «…очень близка к шару с радиусом 1737 км, что равно 0,2724 экваториального радиуса Земли. Площадь поверхности Луны составляет 3,8×107 кв. км (то есть 0,0743 «3/40 земной), а объём 2,2×1025 куб. см (то есть 0,0203 «1/49 объёма Земли)». И она ни черта не понимала, что это значило. Не понимала, но за каким-то лешим уже осознавала. И запоминала. И не требовала объяснений – Вселенная воспринималась прямо, глазами, шерстью и чутким носом щенка.

«Гарвард» был невероятно вкусным, как ленинградский пломбир. Блестящим и радостным, как ёлочная игрушка. Благоухающим, как пирог с мясом и грибами, который готовила её бабушка по субботам. Изысканным, как косички из теста поверх этого кулинарного великолепия. Соня кусала мир, смотрела в него, обоняла и наслаждалась. Но у неё уже проявилась эта генетическая патология всего человечества – самосознание.

Года в два с половиной ей подарили пластмассового зелёного крокодила в красном кафтане.

– Крокодил Гена! – сказал Эдик – двадцать пятый муж подруги Сониной бабки.

– Не-а… Йезейфойд! – веско ответила Сонечка.

– Едем в порт?! Да, мы обязательно пойдём в порт! Смотри! Уж год прошёл, а она помнит! – радостно завопил Сеня, колыша необъятным животом и одновременно делая «козу» под гнусавый аккомпанемент «у-тю-тю».

– Йезейфойд! – потрясая чудищем в шляпе, продолжала Соня гневно настаивать. – Кйокодий – Йезейфойд! Кембй-Й-йж! – злилась она на свой неповоротливый язык.

– Нет. Он не рыжий. Этот цвет – красный! А этот – зелёный! – продолжал упиваться собой дядя Эдик.

Злобно заехав ему по пузу творением массового воспалённого сознания советских алкогольно-коматозных художников, Соня известила присутствующих о своём намерении смыться немедленно одним-единственным словом, которое давалось ей без труда:

– Будка! – сказала она и, прихватив «Резерфорда», ретировалась на своих толстых коротких ножках.

Будкой назывался маленький летний домик, стоявший чуть поодаль от grand-строения, представлявшего из себя караван-сарай для друзей, многочисленных родственников, их друзей, их родственников – людей, в общем.

Дед, где бы он ни жил, обязательно строил Будку. Соня тогда думала – ради сопровождавших его при переездах с места на место загадочных сущностей. Из которых огромный сине-зелёно-жёлто-коричневый пыльный глобус был на первом месте. Правда, Сонечка больше любила другой – поменьше. Палево-пегий, рельефный, с таинственными надписями. По нему было приятно водить ладошками и обниматься с ним. И ещё он раскалывался пополам. А внутри всегда обнаруживались стаканы и бутылка.

Три огромные картины, казалось, сливались со стенами потрескавшимися горными хребтами и холщовыми потёртостями морей. Карты. Тогда Соня считала их картинами.

Одна была вся сплошь покрыта разной величины фигурами, подписанными для памяти. ЕВРАЗИЯ – очень длинно и толсто. АФРИКА – вся жёлтая. И белая, как мел, АНТАРКТИДА.

Вторая – таращилась «стрекозиными» очками и очень напоминала расколотый пегий глобус, только без фокуса со стаканами.