Малодушие

От поля вашего зрения отдирается картинка; вы вдыхаете какой-то аромат… Это тот же самый пейзаж, что и на фотографии – вам ясно видны деревья, стоящие несколько вкривь, как бы расступившись перед вашим взглядом; чуть дальше, за густой лиственной сенью, течет речка, спокойно катящаяся на берег и отступающая назад; правда только, что темно и солнца уже нет, как на фотографии, но все равно вас до самого верха наполняет детством…

Разожгли костер; я завороженно гляжу сквозь…

Эту фотографию мы сделали, когда впервые пришли сюда. На ней стоит Антон, облокотившись к дереву и одетый в ту самую футболку «провинция». Прямо смотря в объектив, он вытянул вперед свою руку, как бы заслоняясь от солнца. С тех пор Антон изменился, но не сильно: все те же черные волосы в короткой стрижке, все тот же остренький нос… лишь глаза окончательно утратили свой детский оттенок, уступив место твердому, серьезному, – в то же время и насмешливому, – и… какому-то безумному взгляду. Да и в целом, раньше еще можно было углядеть в чертах его лица что-то красивое (наверное, из-за этой самой детскости); теперь же оно поблекло совсем. Впрочем, он не то чтобы и урод. Так, ни рыба ни мясо.

Берег по другую сторону начинается с крутого обрыва; на его вершине взгромоздилось много-много деревьев, больших и ровных: стоят они, как древнее войско, как дружина какая-то, прискакавшая только что и теперь остановившаяся, дабы осмотреть окрестность.

Я б хотел вам рассказать, как попасть сюда – но не хочу. Это место – излюбленное мной и моим другом; мы посещаем его не то чтобы часто, зато посещаем всегда именно его. И главное: здесь никогда никого не бывает; почему-то никто не приходит посидеть на стульях, склеенных неизвестно чьими руками, перед такими же точно деревянными столами.

«К Толику!» – говорим мы, говоря об этом месте. Так называем его.

Расскажу, пожалуй, как нашли мы нашего «Толика»:

Случилось это несколько лет назад (т.е., в те самые 13 лет, о которых так говорено выше), опять же летом. Антон прибежал ко мне, весь взволнованный какой-то, с «провинцией»; прибежал и говорит, что баллончиком машину дяди Бориса разукрасил, и теперь тот за ним гоняется.

? Солью стрелял… – говорит он страшно, показывая баллончик.

У него с дядей Борисом была давняя вражда, основанная на совершенно непонятных мне причинах. Антон был добрым малым – зачем же с ним враждовать? – не понимал я.

Я очень испугался сразу и первое, что мог сказать, это:

? Ну молодец, прибежал именно сюда!

Имелось ввиду, что моя квартира – самое очевидное место, куда мог бы спрятаться виновник. Значит, за нами скоро придут… Кстати сказать: ни в чем он не был виноват. Несмотря ни на какие вражды, такой человек, как Антон, никогда не стал бы разукрашивать машину. Какую угодно. Но обмануть меня – запросто.

Но об этом после.

? Надо бежать! – запаниковал кто-то. Возможно, что и я.

Антон уже выходил, уже открыл дверь и стоял у порога, но услышал вдруг чьи-то шаги. Кто-то поднимался. Он прихлопнул дверь обратно и, хватая в руки свои кеды, быстро придумал:

? Спускайся один.

…и пошел куда-то по коридору, вглубь квартиры. Но я, обуваясь, не смотрел на него.

Я вышел, и в воздухе пахло чем-то съестным, пирожками; было тепло. Я закрывал на ключ дверь своей квартиры, нисколько не обращая внимания на человека, стоящего позади меня и внимательно на меня поглядывавшего, – даже не думая о нем, закрывал свою дверь.

Он, каким-то грубым голосом, спросил меня:

? Дима?

? А? – отвечаю, но не смотрю

? Ты?

Чувствуя, как жмет мне обувь, я резко дернул левой ногой, еще раз, – и неторопливо оборотился к нему. Меня зовут Дима. На дверной ручке соседей печатная реклама, еще не снятая. Я выбросил ее (со своей двери) час назад, когда выходил в магазин; у них же она как стояла, так и стоит. «Висит» – подправил я себя мысленно. «Это потому, что…» Надежда Дмитриевна еще не скоро вернется с работы, и муж ее, кажется, умер недавно. Значит, этот странный человек, на вид лет 42, одетый не в меру тепло в такую жаркую погоду: в какой-то зеленый рваный свитер, в классические брюки, и в кепке с какой-то надписью, явно не к Надежде Дмитриевне пришел, «да и зачем ему к ней? Тогда, возможно, к Васнецовым…» А, точно! Он же перед моей дверью стоял, когда я вышел, и меня окликнул, «именем назвал», – значит, наверное, ко мне он.

? Я; чего тебе? – говорю, почесывая себе руку и смотря на его обувь, которая вся в какой-то грязи была – «это дождь…» шел пару дней назад; но в остальном, кажется, хорошие сапоги.

«Значит это он поднимался? – думаю я про себя лукаво.

? …и, так сказать, – договаривал он что-то, – понимаешь? твоей матери…

Всего остального я не слушал.

? Хорошо. – Я спустился.

Я спустился и быстро нагнал на себя страху – и совершенно безотчетно: чтобы произвести нужный эффект, нужно было выглядеть подобающим образом, а не с каменным лицом вещать.

Антон же, в свою очередь, слез со второго этажа через балкон, мы с ним часто так делали. Встретившись в переулке неподалеку, мы на ходу повели диалог о случившемся. Несомненно для нас было одно: за нами гоняются.