Малоизвестный Довлатов. Сборник

Его герой — двухметровый чудак, неудачник, то фарцовщик без денег, то конвоир спецвойск, упускающий заключенных, то неожиданный муж, влюбленный и не знающий, где его жена, то русский в Америке, которого шпыняют люди намного ниже его и ростом, и умом. Это Долматов. Но Довлатов, пишущий, пристален, жесток, непрощающ, он создает себе множество щитов то грубого, то изысканного юмора и иронии, и за всем этим стоит тот мальчик, ранимый, добрый, чудесно-умный и чистый, которого я впервые увидел на университетском балу в новый, 1962 г., на елке, где он стоял в галстуке, под потолок, и думалось: как жить тому, у кого головы всех друзей — под мышкой, а женщины — по пояс?

Они встретили меня на ж.д., на вокзале в Нью-Йорке, и Сергей взял мой гигантский чемодан и понес, помахивая, как дамской сумочкой. Он бы и меня взял как тросточку, но я шел с Еленой (в роскошной шубе!), и оказалось, что ее тетя, да и она, были дружны в Ленинграде с моею мамой (на почве книголюбия!). Меня поразила юность Елены и цветущий вид Довлатова. Такая красивая и дружная пара, отличный автомобиль, начало заграничной славы Сергея, начало денег, «все в будущем, за морем одуванчиков»!

Верный товарищ, он взял на себя все мои передвижения по Нью-Йорку, он плохо водил машину, тыкался в бамперы, но, слава богу, не разбились. Он был бодр и деятелен, выдумывая новые приключения. Ел я как божество в их доме. Он страшно радовался, что я первый советский ч-к, выступивший по радиостанции «Либерти», и это сделал он. Интервью со мною вел он, весело и виртуозно. Мои вечера в отелях вел он — лихо и тактично. Он был очень артистичен. У него не было пустых амбиций, он никогда не говорил о своих книгах, он любил книги сверстников — случай редчайший и драгоценный.

Его книги — изящно ограненные серии-бриллиантики, миниатюры.

Он учился живописи.

ХОРОНИМ.

Мы прощались — он улетал в Вену, я в Техас. Стояла ночь и чернота, кафельный Нью-Йорк. Мы обменялись часами и очками. Больше мы не встречались. Я ношу часы Довлатова и хожу в его очках, мир притемненный. Узнав о его смерти, я запил и пил 12 дней стакан за стаканом, яд за ядом (по талонам), пока не свалился в руки медиков института им. Бехтерева, 5-е отделение, хорошо хоть, врачи были друзья, откачали. Русские банальности. НЕ ПЬЮ.

Владимир Уфлянд [186] Мы простились, посмеиваясь

— В Америке человеку не возбраняется управлять автомашиной, если он перед этим выпил не больше двух дринков, — не сдержал рокочущего удовольствия в голосе Сережа Довлатов. — Это примерно пятьдесят шесть граммов крепких напитков.

— Ты, конечно, не забываешь перед тем, как сесть за руль, выпить эти два дринка? — спросил я.

Сережа, одним глазом продолжая глядеть на дорогу, краем другого взглянул на жену Лену.

— Иногда заставляю себя забыть. Но не сегодня.

Он затормозил перед огненным задом предыдущей машины. Вытащил два безымянных пакетика темной упаковочной бумаги и стопку одноразовых стаканчиков.

В одном пакетике оказались охотничьи колбаски из русского магазина. В другой он конспиративно запустил широкую привычную ладонь. Щелчок винтовой пробки заставил нас с Аллой и Мишей насторожиться.

— Из такого анонимного пакета в Америке вы можете пить все, что вам угодно, — с бархатной гордостью в баритоне объяснял Сережа, — прямо перед носом полицейского. И он не может нарушить вашего права на частную жизнь и поинтересоваться, что вы пьете и сколько. Кто умеет держать стаканы, чтобы рука не дрогнула, если машина вдруг тронется?

Наши руки не дрогнули.

Тем временем рядом с нами затормозила еще более длинная, чем довлатовская, машина, и четверо чернокожих с нескрываемым интересом начали нас разглядывать.

— Что это они так смотрят на нас? — вдохнул я аромат отменного виски без льда и прочих американских прибамбасов.

Сережа, взглянув влево, застыл с поднятым стаканчиком. В нем плескалось граммов шестьдесят-семьдесят.

— Это полиция, — как всегда ровно и успокоительно сказала Лена. — Они ждут, когда мы выпьем, а потом остановят нас и проверят концентрацию алкоголя в дыхании водителя.

Держа одной рукой стаканчик, Сережа другой рукой пустил машину следом за дернувшейся с места вереницей.

Закусили охотничьими колбасками при скорости, измеряемой в милях.

На стоянке под опорами заброшенной ветки надземного метро Сережа с Леной предупредили, чтобы не оставляли в машине недопитые стаканчики. Разобьют стекло и допьют.

Солнечный нью-йоркский январь был похож на удачный петербургский октябрь. Нью-йоркские платаны были вдвое толще и выше петербургских тополей.

— Кажется, это называлось «Вечера у камина», — вспомнил Сережа. — Мы три часа с пересохшим горлом слушали концерт для расстроенного рояля без оркестра композитора Гринблата.

— Была масленица, — уточнил я. — Значит, называлось «Вечера у самовара». Я помню на всех столах блинчики и чайники. А концерт модернового композитора Гринблата состоял из коротких музыкальных фраз и длинных пауз. В паузах я слышал бульканье и думал, что ты разливаешь под столом полбанки в чайные чашки.