Малороссийские исторические шахматы. Герои и антигерои малорусской истории

Значительную роль в воспитании играла и мать ребенка. Она была превосходной рассказчицей, знала множество интересных историй. Наверное, именно ей Иван обязан первоначальным развитием творческих способностей, позволивших ему впоследствии стать известным писателем.

Детство Сильвая пришлось на бурные годы. В 1848 году в Венгрии вспыхнула революция. Через Закарпатье, преследуя друг друга, то и дело передвигались отряды повстанцев и правительственных войск. Огромное впечатление на мальчика произвел приход в край русской армии, направленной Николаем I по просьбе австрийского императора для подавления восстания.

«Москалей» в Закарпатье ждали со страхом. Венгерская пропаганда уверяла, что они беспощадны и кровожадны, обликом похожи на диких зверей, опустошают все вокруг как саранча и питаются живыми младенцами. Поэтому, когда в Сусково пришли первые вести о том, что пришедшие совсем не звери и даже разговаривают на понятном языке, таким известиям не поверили.

Однако очевидцев, непосредственно общавшихся с русскими солдатами, становилось все больше. «Все они твердили одно, что они свободно разговаривают с москалями и без затруднения понимают их язык» – вспоминал позднее Сильвай.

Наконец, и сам он увидел издали русскую воинскую часть, расположившуюся на привал. А после того, как выяснилось, что царская армия местных жителей не грабит, не обижает (в отличие, между прочим, от австрийских правительственных и венгерских революционных войск), Иван вместе с отцом решился сходить в русский лагерь.

«Мы в самом деле убедились, что за исключением очень немногих слов понимаем речь московскую, – напишет он потом в мемуарах. – Воины охотно пускались в разговор с моим отцом и, как узнали, что он священник – относились к нему с почтением и называли батюшкою».

Собственно, с тех пор и стало пробуждаться в юном сердце чувство принадлежности к великой русской нации. Тем более, что обстоятельства этому благоприятствовали. В Ужгородской гимназии, где учился Иван, по инициативе крупного угрорусского общественного деятеля Адольфа Добрянского, особый упор делался на изучение русского языка как общего культурного языка для всей Руси (Угорской в том числе).

И в дальнейшем, продолжая обучение в чужих краях – румынском Сатмаре, венгерском Пеште – Сильвай ощущал себя русским, углублял познания в русском литературном языке и отмечал, что для угрорусов-интеллигентов «за малыми изъятиями это совершенно родной язык». Окончательно он убедился в том после знакомства с произведениями Николая Гоголя, когда удостоверился, что языком гоголевских повестей можно рассказывать и о жизни угрорусов. Вместе с тем, хорошо владел Сильвай многими другими разговорными языками – немецким, словацким, венгерским (на последнем он даже пробовал писать стихи).

По окончании Центральной духовной семинарии при университете в Пеште, Иван Антонович женился, принял священнический сан. Его ожидала, в общем-то, заурядная духовная карьера – с переходом (если повезет) из менее богатого прихода в более богатый. Однако сам Сильвай являлся незаурядным пастырем. Он не замыкался в стенах храма – изучал историю родного края, писал краеведческие работы, собирал фольклор.

Большую известность принесла священнику литературная деятельность. Иван Антонович обрел славу крупнейшего поэта Угорской Руси, являлся автором множества повестей и рассказов. В центре его произведений – народный быт Закарпатья, радости и печали обитателей края, людские достоинства и грехи. Даже в тех случаях, когда действие переносилось в какую-нибудь вымышленную страну или за тридевять земель, было очевидно: он пишет о русинах и для русинов.

Ну а писал Сильвай, разумеется, на русском литературном языке. Укреплению позиций этого языка в Закарпатье он придавал большое значение. Русский литературный язык, по мнению Ивана Антоновича, способен был спасти томящихся под многовековым иноземным игом угрорусов от окончательной денационализации.

«При всем истощении сил угрорусского народа, – замечал он, – есть одно обстоятельство, которое его предохраняет от конечного исчезновения. Именно: его язык есть язык исполинского народа, литература которого стоит на уровне прочих культурных народов Европы и обладает силою по мере своего величия в культурном успеянии идти вперед громадными шагами… В отношении культуры, если великий народ можно сравнить с корнями и со стволом великого дерева, одноплеменные отрасли его, на основании единства языка, можно сравнить с его ветвями. Пока ветвь не отсекается от ствола, дотоль не только живет жизнью дерева, но, как составная часть целого, не перестает соблюдать присущие свойства целого».