Малорусскій вопросъ и автономія Малороссіи (старая орфография)

Согласимся на время съ нимъ; скажемъ — общерусской исторіи нѣтъ, а ость только исторія отдѣльныхъ народностей, живущихъ на территоріи теперешняго русскаго государства. Выдѣлимъ исторію великорусскаго народа въ отдѣльный предметъ. О чемъ будетъ она говорить? Около какого центра будетъ вращаться ея изложеніе? Никто, конечно, спорить не будетъ противъ того, что важнѣйшій фактъ великорусской исторіи созданіе русскаго государства. Территорія, занятая огромнымъ количествомъ разныхъ народовъ, всевозможнаго происхожденія, болѣе или менѣе культурныхъ и совсѣмъ некультурныхъ, въ разное Время, разными путями, отчасти даже съ разными послѣдствіями для каждой части, стягивается къ одному центру. Это фактъ не только внѣшній, политическій; вся внутренняя жизнь этихъ отдѣльныхъ прежде частей, жившихъ (нѣкоторыя) своей самоопредѣлющейся жизнью, претерпѣваетъ теперь въ разное время, въ разной степени, но, тѣмъ но менѣе, очень глубокія измѣненія. И присоединенныя части, конечно, извѣстнымъ образомъ вліяютъ на центръ, но вліяніе центра на отдѣльныя части безмѣрно сильнѣе обратнаго вліянія. Части вовлекаются въ политическую и общественную жизнь, директивы которой идутъ изъ центра, и поэтому естественно съ момента присоединенія исторія части «перестаетъ имѣть самостоятельный характеръ — это уже часть исторіи центра. Вѣдь сущность исторіи, историческаго процесса, движеніе, развитіе, и центромъ изложенія поэтому и будетъ тотъ центръ, изъ котораго идетъ самостоятельное опредѣляющее направленіе этого развитія. Кажется, что это положеніе безспорное, и такъ именно и изучается исторія всѣхъ народовъ и государствъ — есть исторія Франціи или Англіи, Италіи, какъ одного цѣлаго, а общерусской исторіи, исторіи Россіи, по мнѣнію г. Грушевскаго, не можетъ быть.

Г. Грушевскій обвиняетъ нашу науку за то, что опа изучаетъ исторію, изучаетъ то, что интересно и важно съ исторической точки зрѣнія, за то, что историкъ пашъ хочетъ быть историкомъ, а не этнографомъ, изучаетъ моменты историческаго процесса, движенія — культурнаго развитія, а не одну этнографію.

Съ легкой руки этнографовъ мы склонны преувеличивать значеніе мѣстныхъ особенностей, съ грустью упрекать кого то за сглаживаніе мѣстныхъ отличительныхъ чертъ; многимъ кажется, что новое вино можно вливать въ старые мѣха. Вспомнимъ, съ какой яростью обрушивались сначала раскольники, а потомъ славянофилы, на Петра Великаго, обрѣзавшаго доходившія до чреслъ длинныя бороды и влачившіяся по землѣ старо-русскія ферязи. По въ такомъ суровомъ преслѣдованіи повидимому невинныхъ, никому но мѣшавшихъ, внѣшнихъ особенностей, была глубокая государственная идея — отучить населеніе держаться старины только потому, что она старина, традиція, привычка, безразлично къ ея внутреннему смыслу, значенію, удобству.

Для однихъ этнографическія особенности имѣютъ значеніе разнообразныхъ способовъ приспособленія къ мѣстнымъ условіямъ, но не всегда такое приспособленіе есть наилучшее рѣшеніе вопроса; оно существуетъ часто только faute do mieux и поэтому но всегда мы должны сожалѣть о томъ, что нѣкоторыя особенности мѣстныя уступаютъ мѣсто нововведеніямъ — вѣдь задача культуры — наилучшее, наиболѣе раціональное и экономичное разрѣшеніе жизненныхъ вопросовъ. Эту экономію преслѣдуетъ все-костюмъ, языкъ, бытъ. Твердые звуки языка латинцевъ, такъ гармонирующіе съ суровымъ характеромъ покорителей міра и съ лапидарнымъ характеромъ памятниковъ письма, смѣняются мягкими, не требующими усилія открытыми звуками чарующей итальянской рѣчи, и сонеты Петрарки не высѣкаются на камнѣ, какъ законы XII таблицъ, а рисуются на мягкой полотняной бумагѣ.