Малознакомый Ленин

Сигналов из России о приближении революционной грозы, которая развалит как карточный домик все здание самодержавия, у Ленина было предостаточно, но — странный и неопровержимый факт — эти сигналы отскакивают от него. Они не производят на него глубокого впечатления, он не делает из них обычных для него выводов. Передавая полученные известия Арманд, он не провозглашает: «революция идет», а спокойно спрашивает ее: «А на лыжах катаетесь? Непременно катайтесь! Научитесь, заведите лыжи и по горам — обязательно. Хорошо на горах зимой! Прелесть и Россией пахнет»[65].

Вместо совета «собирайтесь» в Россию, Ленин, как видим, рекомендует Арманд учиться кататься на лыжах для будущих прогулок по горам Швейцарии. Но лучшее свидетельство того, что у Ленина не было ни малейшего предчувствия через две недели совершившегося свержения царской монархии — это, конечно, его письмо к Елизарову. Знаменитая хилиастическая машинка Ленина дала резкий перебой как раз накануне той революции, в процессе развития которой изменится судьба Ленина и он обрящет своего рода «бессмертие». До сих пор его жизнь, начиная со времени Кокушкина, за исключением некоторых коротких интервалов, аккомпанировалась чувством «быть накануне», а когда «канун» пришел, когда от зари переворота, скажем словами Добролюбова, отделяла «всего какая-нибудь ночь», — Ленин его не узрел.

«Никогда кажется, — пишет Крупская, — не был так непримиримо настроен Владимир Ильич, как в последние месяцы 1916 и первые месяцы 1917 годов. Он был глубоко уверен в том, что надвигается революция». Крупская говорит неправду. Мысль, «что надвигается революция», ему вообще присуща с того времени, как он прочитал «Что делать?» Чернышевского. Это его idee fixe, такая же постоянная его принадлежность, как татарские черты лица. Но ведь не об этом идет речь. Речь идет о Февральской революции 1917 года, а ее-то он совсем в это время не ждал. В январе 1917 года на собрании молодежи в Цюрихском народном доме, говоря о революции 1905 года, он видел в ней пролог будущей революции, однако приближения ее не ощущал, горестно полагая, что «мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции»[66].

Ничего уверенного «старикам» не мог сказать Ленин и об европейской революции, хотя доказывал, что капитализм и буржуазия стоят у пропасти. В «Сборнике Социал-Демократа» № 1 в октябре 1916 года он писал: «Социалистическая революция может начаться в самом близком будущем… Возможно, однако, что до начала социалистической революции пройдет 5, 10 и более лет».

В масштабе истории, оперирующей веками, срок в 25 лет может почитаться прогнозом, для ориентации повседневной политики и личной жизни смутная вера, что мировая революция может прийти скоро, а возможно через 10 и более лет — никаким компасом служить не могла. Ленин потом стыдился своей слепоты и несколько раз настойчиво убеждал, что абсолютно никто не мог предусмотреть, что был так близок момент падения царской монархии. «За два месяца перед январем 1905 года и перед февралем 1917 года ни один, какой угодно опытности и знания, революционер, никакой знающий народную жизнь человек не мог предсказать, что такой случай взорвет Россию» — говорил Ленин на V Всероссийском съезде Советов в июле 1918 года[67].

Месяцем позднее, в полном противоречии с убеждением, что революцию можно сделать назначением восстания (такова была руководимая им Октябрьская революция), Ленин снова пытался реабилитировать свою слепоту. «Революцию нельзя учесть, революцию нельзя предсказать, она является сама собой. И она нарастает и должна вспыхнуть. Разве за неделю до Февральской революции кто-либо знал, что она разразится? Разве в тот момент, когда сумасшедший поп вел народ ко дворцу, кто-либо думал, что разразится революция 5-го года?»[68].

Ленин забыл, что в 1905 году, когда поп Гапон вел народ ко дворцу, он, Ленин, не только «думал», но и писал, что это начало революции и ей предстоит в ближайшем будущем разразиться во всей ее силе. Подобных дум у него не было накануне февраля 1917 года. Он искал тогда капиталиста, способного ему и жене обеспечить такую «архиважную» вещь, как заработок. Он полагал, что надолго, возможно, «на 5, 10 и более лет», обречен быть эмигрантом в каком-нибудь Цюрихе и, чтобы «не поколеть», изобретал планы получения заработка.

И так ли в действительности было тяжко материальное положение Ленина, что вынуждало его писать отчаянные письма: «жить нечем». Нужно же дать на это ответ.