Мальтийская цепь

Несмотря на то что они долгое время жили врозь, они не разучились понимать друг друга без слов так, как понимали в детстве, когда жили одною жизнью. Скавронская догадалась, что у сестры есть что-то, и по ее слишком оживленному лицу, и по разговору, более поспешному, чем обыкновенно, и вообще по глазам ее, по всему, — словом, она была уверена теперь, что Браницкая приехала ей сообщить что-то очень важное.

— Саша, что такое? — переспросила она. — Есть ведь что-то?

Сестра кивнула головою.

— Ну, ну, говори, — вдруг оживилась Екатерина Васильевна, — говори! Что?

— И очень хорошее! — ответила сестра. — Не могла ж я тебе так сразу бухнуть. Государь…

— Что государь? — повторила графиня.

Она вытянула шею, и сердце ее билось так сильно, что удары его были, казалось, слышны.

Няня, испуганно глядя на нее, забеспокоилась и подошла к ней.

— Желает вашего брака, — докончила Браницкая. Екатерина Васильевна снова откинулась беспомощно на спинку кресла и, слабо махнув рукой, проговорила:

— Все-таки этого нельзя, это невозможно!

— Возможно, — сказала Браницкая.

Как ни осторожно подготовляла она сестру, она невольно испугалась действия, произведенного этим ее словом. Скавронская вся задрожала, голова ее закинулась, руки конвульсивно сжались.

— Катя, опомнись, дорогая! — заговорила Александра Васильевна. — Что ты! Теперь, когда все, может быть, кончится благополучно, когда есть надежда, более чем надежда, и вдруг ты…

Она боялась, что с сестрою сделается обморок или еще хуже что-нибудь.

Но Скавронская вдруг закрыла лицо руками и прошептала отрывисто, нервно, нетерпеливо:

— Говори, говори же, не мучь!

— Слушай! Государь призвал его вечером во дворец к маленькому ужину. Ты знаешь, они видались в Гатчине, и там государь узнал его. Он давно уже рассказал ему все… И вот государь призвал его к себе, после ужина отвел в сторону и заговорил с ним. Он будет принят посланником. Потом ему дают командорство в десять тысяч рублей ежегодного дохода, потом государь напомнил ему один параграф их статута, — государь отлично знает этот статут, — по которому в орден могут быть приняты и женщины.

Скавронская часто, но легко дышала, и давно не показывавшийся на ее щеках румянец начал покрывать их алою краской.

— Ну, ну, — воскликнула она, удерживая свой дрожащий подбородок.

— Кроме того, их устав, по которому они не могут вступить в брак, утвержден папою… значит, будет вполне законно, если папа сам даст разрешение и позволит, не в пример другим, жениться графу Литте…

— Но разве он сделает это?

— Государь сам будет просить папу об этом и обещал ничего не пожалеть, чтобы разрешение было дано; а для папы одной просьбы русского императора достаточно, чтобы все было сделано… Теперь, когда во Франции объявлено безверие господствующей религией, папа должен волей-неволей заискивать даже у православного государя.

— Так ты думаешь, это возможно, Саша? — спросила Скавронская, уже не слушая высших государственных соображений сестры о затруднениях римского первосвященника и думая лишь об одном своем деле.

— Да, возможно, я же тебе говорю.

— Да откуда ты это все знаешь? Кто тебе рассказывал?

— Он сам. Он был у меня такой радостный, веселый… он хотел ехать к тебе, но побоялся сам… просил меня съездить…

— И любит? — вдруг спросила Екатерина Васильевна, сама не зная почему.

— Ну вот! Ты теперь будешь еще в этом сомневаться! Скавронская привстала, пригнулась к сестре и, охватив ее шею руками, спрятала лицо у нее на груди.

— Нет, Саша, это я так, — заговорила она, — я не знаю, но если б ты только знала, что со мной теперь!

Няня стояла рядом растерянная.

— Няня, — обернулась вдруг к ней графиня, — теперь я поеду на завтрак куда угодно.

— Ты увидишься там с ним, — сказала Браницкая.

— Да, нужно будет велеть приготовить платье, самое лучшее.

— Только бриллиантов надевай поменьше. Государь не любит лишней роскоши.

— О, да, да!.. Я все сделаю, что нужно, будь покойна! Но каков государь! Ведь это ангел, ангел!

— Да, он очень добр к тебе! — со вздохом проговорила Браницкая, вспомнив все милости, которыми осыпала ее покойная государыня.

— Нет, и не говори, — остановила ее Скавронская, — не говори!.. Это не царь, не император, это именно ангел, да…

И она чувствовала в эту минуту такую любовь, преданность и умиление к государю, могучее слово которого возвращало ей жизнь, что вздох сестры показался ей святотатством, и она зажала ей рот поцелуем.

XXIII. Несчастье с баронессой

Великодушный порыв раскаяния баронессы Канних держался недолго, то есть ровно до нового свидания с отцом Грубером.