Мальтийский крест

"Дама на улице без головного убора…" – растерянно подумал рыцарь.

– Я хотел бы поблагодарить вас за любезность, – сказал по-итальянски Джулио, глядя между мужем и женой. – Я никак не рассчитывал, что моя скромная особа заслужит вашего расположения до такой степени, что это малозаслуженное расположение выльется в незаслуженную форму письменной аттестации… э-э-э… императрице Екатерине.

"С заслугами переборщил", – отстраненно подумалось Джулио.

Катя вдруг улыбнулась. И Парко ди Каподимонте ожил. Донесся оживленный говор гуляющих; шорох бриза в кронах платанов; стук каблучков худосочной гувернантки, раскрасневшейся в погоне за вверенным малолетним бандитом. И даже скрип сапог Робертино, важно разглаживавшего усы.

– Какая счастливая встреча! – сказал Павел Мартынович, не заметив, что повторил слово в слово приветствие рыцаря. – Я ведь хотел извиниться.

"Что уж тут извиняться!" – снова не к месту подумал Джулио.

С самого утра, грубо вырванная Робертино из глубокого сна, душа Джулио пребывала в оцепенении. Словно насильно надели на голову шлем из рурской стали…

За восемь лет службы Литта привык подчиняться приказам. Резкому голосу флотской дисциплины, колокольному звону монастырского устава, ровной укоризне духовника… И ему нравилась эта ясная безмятежность души – морская гладь на рассвете в Голубой лагуне меньшего мальтийского острова Комино… Но сегодня привычные голоса доносились словно сквозь войлочную прокладку, и он двигался по Неаполю под влиянием приказов, исходивших неизвестно откуда.

Джулио краем глаза видел на Катиной шее давешний крестик на черной бархатной ленте, каплю рубина в сердцевине, а ниже – кольцо с крупным сапфиром, по странной прихоти подвешенное на цепочку.

Графиня, все улыбаясь, протянула руку. "Монахи не целуют дамам рук", – подумал Джулио. Набрал полную грудь воздуха, как для команды "Свистать всех наверх!", и снял шляпу. Потом прильнул губами к душистой шелковой перчатке.

Нежный зверек Катиной руки сразу по-хозяйски поселился в объемистой ладони рыцаря, в углублении, где линия жизни пересекается с линией судьбы.

– Павел Мартынович торопил меня с письмом, – медленно сказала Катя, отнимая руку. – Забыла написать сестре главное. – и посмотрела на черную родинку в углу рыцарских губ.

– Эт самое, – добавил Павел Мартынович.

– Передайте Александре, – сказала Катя, – что нам разрешили отпуск в июне.

Джулио глядел вбок, на старушку няню, любительницу мороженого. "Март, апрель, май, июнь", – подсчитал он.

Павел Мартынович удивленно посмотрел на жену.

– Июнь? – сказал он.

Но Джулио уже встретился с Катей глазами. И никак не мог потом вспомнить, как долго длился общий взгляд, далекий от формальностей этикета, да и от всяческих формальностей.

Что ж, взгляд мужчины измеряется временем и пространством: он торопит минуту и стремится сократить дистанцию. Но женский… Женский взгляд измеряется пустотой. Волшебной пустотой, в которой нет ничего, кроме женщины, но которая, раз накатив, вмиг задувает свечные огарки надуманных измерений.

Павел Мартынович между тем смущенно тараторил:

– …и не могу заставить Катю осчастливить Неаполь выходами в свет. Она у меня здесь затворницей. А молва приписывает мужу тиранические свойства… – Посол снизу вверх глядел на громадную фигуру рыцаря. – А между тем то, что королю Карлу представляется прихотью северного сатрапа, имеет объяснением национальную неаполитанскую эпидемию. А именно – лень.

"Никогда не подумал бы, что графиня ленивы", – хотел солгать Джулио, едва выбравшись из голубой прохлады Катиных глаз. Но тут же, как из огня в полымя, с содроганием представил мягкие линии Кати в часы полуденной сиесты… И только прерывисто вздохнул.

Катя, склонив голову набок (и каштановая прядь случайно упала на плечо), словно бы уловила картину, представившуюся рыцарю.

– Я не ленива, – сказала она.

Втянула и выпустила нижнюю губу, влажно заблестевшую в свете закатного солнца.

– Вы это увидите в Петербурге, – добавила она.

– Тюша, граф Литта едет в Балтийский флот, – вмешался Павел Мартынович. – Обстоятельства службы могут воспрепятствовать удовольствию…

Екатерина Васильевна посмотрела на мужа как глядят на лакея, при подаче десерта испустившего непотребный звук.

– Воспрепятствовать удовольствию? – протяжно удивилась она.

Позже, уже по дороге на Чериньолу, Джулио старался представить – как это бывает, когда графиня смущена? Или взволнованна?

– Катя! – вместо Кати смутился Скавронский. – Ты ставишь синьора Литту в неловкое положение. Ты словно бы настаиваешь…

– В неловкое положение я ставлю скорее вас, – неторопливо сказала она, поигрывая башмачком, простонародно выставленным из-под края платья.

– Тюша… – задохнулся Павел Мартынович.

Дерзкое пренебрежение приличиями, почти грубая интонация сельской ярмарки вдруг сказочно поразили Литту. Так слабый звук пощечины перебивает шумный гомон благовоспитанности на провинциальном балу.

– Рыцарь Мальтийского ордена не может попасть в неловкое положение, – продолжала Катя, безмятежно глядя на Джулио из темно-синего омута. – Или ищите расчета.