Мальтийское эхо

Андрей ушел к себе в комнату, взял тетради Г.Н. и неспешно прогулялся до беседки. Она стояла в глубине сада, и из нее усадьба совсем не просматривалась из-за деревьев. А вот ряд строений неподалеку (видимо, флигель и хозпостройки) были видны отчетливо.

Он читал. Читал опять с необычным душевным подъемом. Этот душевный подъем передавался ему от профессора, который буквально источал своими записками запах начавшейся Эпохи Возрождения. Пронзительная мощь гигантской волны культуры, проникавшей в умы и сердца человечества, от простых людей до сильных мира сего, дала заряд держаться «на плаву» гуманистическим открытиям и вообще европейской цивилизации еще несколько сотен лет. Флорентийская республика, высокородные банкиры Медичи, меценаты, вскормившие из своих ладоней, полных золота, многих художников, скульпторов, архитекторов. И гордо стоящий «Давид» Микеланджело и «Джоконда» Леонардо, спокойно улыбающаяся «подобревшему» миру, и многое другое — величайшие подарки человечеству и подпорки ему от Высокого Возрождения. Наверно, именно потому что слой общества, обладавший деньгами и властью, сам был религиозен и образован, увлекался сам искусством и философией, повсеместно появлялись талантливые ремесленники (тогда это звучало гордо). Эти ремесленники из своих рядов, в свою очередь выдавали «на гора» гениев. И простой люд, как бы включаясь в этот понятный ему уклад, готов был, чаще добровольно и сознательно, жертвуя личным, в первую очередь на новых заселениях, строить шедевры архитектуры.

Во второй тетради профессор время от времени возвращался к главному в записках — Византии. Сложные и непонятные Андрею споры на первых Вселенских Соборах IV–IX веков, как сгущавшиеся и чернеющие тучи, вели к расколу в 1054 году Западной (римско-католической) и Восточной (греко-православной) церквей.

Андрей оторвался от чтения и немного прошелся в раздумьях. Не давала покоя очередная записка учителя для него: «Как-то слишком внезапно наука перешла с латыни на арабский. Поговорите об этом с Верочкой, она превосходный филолог и лингвист. Знает несколько языков, в том числе латынь и арабский. И коль скоро я упомянул Веру Яновну, вы, Андрей, должны знать, что именно ей мы с Марией поручили разобрать семейный архив наших предков, и особенно… этот клочок древнего Пергамента…».

Далее текст в записке был тщательно зачеркнут, и в конце лишь: «Я умышленно оставляю в рукописи пустые строчки и листы, предлагаю вам с Верой при необходимости их заполнить».

Впечатляла фраза «семейный архив». «Сохранили! А как вам «клочок древнего Пергамента»? Ну, доберусь я до этого клочка!» — подумал Андрей Петрович.

В записках было много спорного. Бывало, касаясь тонкостей и темных пятен истории и работая лишь с Андреем, учитель цитировал А. Дюма: «История — это гвоздь, на который можно вешать свои картины». Андрей, когда писал повесть об апостоле Павле, прекрасно понимал, что дает критикам повод воспользоваться «ножом и вилкой». И, тем не менее, сам, вороша «темные ретроспективы», успокаивал себя афоризмом некоего мудрого человека, что «ложь расположена ниже правды, но художественный вымысел — выше»!

Андрей Петрович вернулся в беседку. Там сидела Ирина, очень задумчивая.

— Ох, извините, Андрей Петрович, я вас не заметила. Вот с удовольствием читаю вашу повесть.

— Да это вы меня извините, — улыбнулся Андрей.

— За что?

— Оторвал от удовольствия.

— А как ваши успехи? — Она взглядом показала на тетради.

— Первую и вторую полосу препятствий я, кажется, прошел.

— Иронизируете, как обычно. А вообще, вы молодец, прочли две тетради. А я вот историю знаю поверхностно, да и Бог не дал мне столько таланта, как сестре.

— Простите еще раз, но мне с вашей сестрой предстоит работать и путешествовать. Не хотелось бы пускаться в дорогу в полном неведении о человеке, с которым предстоит пройти, наверное, сложный путь. Да и невежливо.

— Вы не похожи на человека, который робеет перед женщинами!

— Я не о робости говорю… А о вашей сестре самые общие сведения, ничего личного.

— О личном у нас не принято говорить без надобности. О вашей вот жизни личной мы ничего не знаем.

— Я думаю, гораздо важнее понять внутренний мир интересного тебе человека. — Андрей хотел еще что-то добавить, но воздержался.

— Вере 37, не замужем. Она красавица и доктор наук, лингвист, архивист. Достаточно? — Потом добавила: А я вот сносно знаю лишь польский и английский. Она в бабулю: у той в багаже польский, естественно, но ещё и французский, и итальянский, и немецкий. Разумеется, английский. Ах, да, у Верочки ещё арабский в совершенстве. Легко переводит латынь, старославянский.

Андрей позавидовал и грустно подумал о своем английском.

— Компания та еще, любой заробеет, — нахмурился Андрей Петрович. Но лицо терять нельзя. — Вы, наверное, любите читать?

— Если вы о романах, то ценю и люблю пять десятков. Больше люблю стихи, рассказы, новеллы, — вскинула брови и уточнила доверчиво: Люблю больше поэмы «без слов».

— Это что — живопись, музыка, архитектура?