Мальтинская мадонна

Когда прощались за воротами, тетя Шура сказала:

- Как ни пытала да ни гнула судьба твою матушку, а она все оставалась человеком. Хотела по любви прожить - так вот и прожила. Не искала, где теплее да слаще, а что посылала судьба - то и тянула на своем горбу. А приспевала какая радостешка, так радовалась во всю ивановскую. - Помолчала, хитренько сморщилось ее маленькое, взволнованно порозовевшее личико: - А ведь я, Ваньча, чуток завидовала Галинке. Белой завистью, самой что ни на есть беленькой, как яички от моих курочек! Уж не подумай чего! Галка для меня, что огонек в потемках: чуть собьюсь, а она будто бы светит мне, дорогу указывает.

Иван приметил крохотную слезку в запутанных морщинках окологлазья тети Шуры, и, чтобы как-то выразить свое признание, склонил перед ней голову. Но этот жест показался ему поддельным и театральным. В досаде стал пялиться в небо, которое поднялось уже высоко и раздвинулось, словно приглашая: "Можешь - в высь рвись, можешь - иди в любые пределы: все пути для тебя расчищены и осветлены".

- На могилке бываешь?

Иван, как напроказивший мальчик, зарумянился, прикусил губу, неопределенно-скованно, будто вмиг отвердела шея, молчком качнул головой.

- Будешь - так поклонись от меня, - посмотрела в другую сторону чуткая тетя Шура. - Мне, старой да хворой, уж куда переться в Иркутск. Раньше-то я все к Галке гоняла на электричке... а самого-то города, хоть самого размосковского какого, я не люблю. Вся, как есть, деревенская я...

Иван не мог идти на курорт: ему сейчас нужно было чего-то большего и высокого, как, возможно, это небо. Он вышел на берег Белой. Смотрел в туманные, но быстро просветлявшиеся холодные дали, на акварельно расплывчатые многокрасочные полосы осенних лесов и полей. Река бурлила, свивала воронки, подрезала глинистый берег, но уже, кажется, пошла на убыль, отступала без подпитки с неба. Долго стоял на одном месте, просто смотрел вдаль и грелся на скудном октябрьском припеке. Потом опустился на корточки и зачем-то стал перебирать, ворошить, рассматривать камни, сплошь и навалами лежавшие под его ногами. Тянулся рукой или всем туловищем за приглянувшимся камнем. Увлекся так, что минутами перемещался на четвереньках. Но что именно искал - и сам, наверняка, не смог бы ответить.

Очнулся, сел на плиточник, уперся грудью в колени:

- Мальтинские мадонны, Мальтинские мадонны... - раскачивался и шептал он, очевидно любуясь этим необычным и для него ставшим особенным сочетанием слов.

Скажи ему кто вчера или раньше, что эти два слова могут как-то соединиться и совместиться, рождая нечто высокое по смыслу и ощущению, он в своей обычной иронически-надменной манере, наверное, посмеялся бы над человеком. Но теперь в этом археологическом термине Мальтинская мадонна он увидел нечто такое, что заставляло биться его мысли.

- Мать моя - вот она настоящая мадонна, - наконец, произнес он то, чего не мог не произнести. - Мальтинская мадонна!.. А чего, собственно, господа хорошие, я ищу среди этих мертвых камней? - усмехнулся он, поднимаясь на ноги. - То, что вырезал юноша - тот упрямый юноша из моего сна? Все, что мне надо, чтобы приблизиться к счастью, я уже знаю. - Поморщился: - Кажется, знаю.

И ему страстно захотелось увидеть Марию - ведь она, как показалось ему, так похожа на его мать, ведь к ней, как ему опять-таки вообразилось, потянулось его сердце, давно никого не любившее.

"Я сегодня же стану счастливым! Я буду любить и буду любимым!"

Уже водворился ясный день, из-за ветвей сосен и горящих листвою черемуховых кустов взбиралось все выше влажно-тяжелое солнце. Таял иней, пар дрожал над землей. Иван издали увидел сиреневое, как облачко, пальто Марии, - и кровь ударила в его виски. Мария неспешно возвращалась из лечебного корпуса со своими разговорчивыми соседками по комнате - двумя дамами в козьих шалях. Иван, забыв со всеми поздороваться, подошел к ней близко и посмотрел в самые ее глаза - черные, строгие, недоверчивые. Он хотел убедиться, что она похожа на мать.

И он открыл, что на его мать она вовсе непохожа - так, может, чуточку. Просто, как и у его матери, что-то застарело-печальное преобладало в ее облике, но при этом чувствовалась непримиримая внутренняя борьба: "Нет, мне еще рано сдаваться!"

"Наверное, все хорошие женщины потому и хорошие, что борются за свое счастье, не причиняя никому вреда, и это со временем делает их по-особенному привлекательными и притягательными, даже если они и не очень красивы".

- А мы уж вас, Иван Данилыч, потеряли, думали, какая краля мальтинская увела. Здрасьте, что ли, - простодушно улыбались укутанные козьими шалями дамы, друг другу украдкой подмигивая: "Мол, глянь, как он поедает ее глазами!"

- Здравствуйте, - хрипловато отозвался Иван и почувствовал, что ему стало возвышенно легко и возвышенно печально.

* * * * *