Мальвиль

«Дорогой Эмманюэль!

Спасибо, что ты уведомил нас о бандах грабителей. Пока в наших краях они еще не показывались. Правда и то, что мы не так богаты, как мальвильцы.

Передай, пожалуйста, мои соболезнования Мену по поводу гибели ее сына и скажи ей, что я неустанно поминаю его в своих молитвах.

Имею честь сообщить тебе, что общее собрание верующих нашего прихода избрало меня епископом Ла-Рока.

Таким образом, я приобрел право рукоположить мсье Газеля и назначить его кюре Курсежака и аббатом Мальвиля.

Несмотря на все мое желание быть тебе приятным, я нарушил бы свой долг, если бы признал за тобой право исполнять обязанности пастыря, кои ты посчитал нужным возложить на себя в Мальвиле.

Аббат Газель в ближайшее воскресенье отслужит мессу в Мальвиле. Надеюсь, ты окажешь ему достойный прием.

Прими, дражайший Эмманюэль, уверения в моих истинно христианских чувствах.

Фюльбер Ле Но, епископ Ларокезский.

Р. S. Так как Арман нездоров и не встает с постели, я попросил мсье Газеля доставить тебе это письмо и подождать ответа».

Прочитав это удивительное послание, я снова открыл окошко. Дело в том, что, взяв у Газеля письмо, я не преминул окно затворить, мне не хотелось, чтобы он видел, какие мы тут накопали ямы. Милейший Газель по-прежнему стоял у ограды, на его клоунском гермафродитском лице застыло напряженное и беспокойное выражение.

— Газель, — сказал я, — сразу дать тебе ответ я не могу. Надо созвать общее собрание мальвильцев. Завтра Колен доставит Фюльберу мой ответ.

— В таком случае я сам приеду завтра утром за ответом, — отозвался Газель своим тонким голосом.

— Что ты! Зачем тебе два дня подряд таскаться по тридцать километров на осле. Ответ привезет Колен.

Настало молчание. Газель заморгал и проговорил не без некоторого смущения:

— Извини, но мы больше не пускаем в Ла-Рок посторонних.

— Каких таких посторонних? — недоверчиво переспросил я. — Это кто — мы, что ли?

— Не только, — ответил Газель, потупив взор.

— Ах вот как! Стало быть, в наших краях есть еще и другие люди!

— В общем, так решил приходский совет, — выдавил из себя Газель.

— Ловко же придумал ваш приходский совет! — негодующе воскликнул я. — А приходскому совету не пришло в голову, что Мальвиль может принять такое же решение в отношении жителей Ла-Рока?

Газель, не поднимая глаз, молчал с видом мученика. Фюльбер, наверное, сказал бы, что ему «довелось пережить прискорбнейшие мгновения».

— Тебе, однако, должно быть известно, — продолжал я, — что Фюльбер намерен прислать тебя сюда в воскресенье служить мессу.

— Да, я знаю, — отозвался Газель.

— Стало быть, ты имеешь право явиться в Мальвиль, а я не имею права посетить Ла-Рок!

— В общем-то, это мера временная, — сказал Газель.

— Вон оно что — временная! Чем же она вызвана?

— Не знаю, — промямлил Газель, и я сразу почувствовал, что он прекрасно знает.

— Ну что ж, в таком случае до завтра, — ледяным тоном заявил я.

Газель простился со мной и, повернувшись ко мне спиной, стал взбираться на своего осла. Я окликнул его:

— Газель!

Он возвратился.

— Чем болен Арман?

У меня вдруг мелькнула мысль, что в Ла-Роке свирепствует какая-то эпидемия и ларокезцы сидят в карантине, чтобы болезнь не распространилась. Но я тут же сообразил, что мысль это просто дурацкая, неужели Фюльбер способен испытывать альтруистические чувства?

Но на Газеля мой вопрос произвел совершенно ошеломляющее впечатление. Он покраспел, губы у него затряслись, а глаза забегали, пытаясь уклониться от моего взгляда.

— Не знаю, — пробормотал он.

— Как это не знаешь?

— За Арманом ухаживает сам монсеньер.

Прошла целая секунда, пока я сообразил, что под монсеньером он подразумевает Фюльбера. Так или иначе, ясно было одно: если «монсеньер» ухаживает за Арманом, значит, болезнь его не заразная. Я отпустил Газеля, а вечером после ужина созвал общее собрание, надо было обсудить полученное письмо.