Мальвы

— Успокойся, Фатима, — остановил сестру юноша. — Эти люди ничего худого не сделали тебе. Ну, идите. А меня зовут Ахмет! — И, не ожидая благодарности, поскакал за отарой овец, растянувшейся по серой степи, поспешил к зеленому подножию гор. На горизонте в туманной дали плыла, словно перевернутая вверх дном галера, плоская вершина Чатырдага.

Мальва порозовела, посвежела. Подскакивая на одной ноге, она напевала песню, которую недавно пел юноша: об овцах, об ароматных яйлах, о красавице, которая ждет не дождется возвращения из степи молодого чабана.

А с уст Марии невольно срывалась песня, которая неотступно следовала за украинцами, угоняемыми в неволю. Бродила песня по пыльным дорогам Крыма, берегла их судьбу, чтобы не затерялась, не погибла в призрачном видении чужого мира.

Ой, що ж бо то за бурлака,

Що всiх бурлак склика?…

Мальва прервала пение, вопросительно посмотрела на мать:

— Почему ты, мама, всегда поешь эту песню?

— Это твоя колыбельная песня, доченька. Вместе с ней и ты родилась… С ней и умирать должна.

Мальва не поняла загадочных слов матери, она плохо понимала и тот язык, на котором иногда разговаривала мать.

— На каком языке ты говоришь со мной, мама, когда нет посторонних людей?

— На украинском, дитя… На твоем.

— Тут так никто не говорит…

Мария с горечью покачала головой. Боже, боже, какой ценой она покупает жизнь дочери…

Дорога выводила на невысокий перевал и круто спускалась вниз по известняковому белому склону. Дальше тянулась по долине мимо небольших аулов. Мария издали увидела село, спрятавшееся внизу между горами. Догадалась, что это Мангуш, — оно отличалось от татарских. Белели стены, окруженные садами, скрипели колодезные журавли — село приветливо встретило их, и Мария сорвала яшмак. Стояла и любовалась уголком Украины, который как-то забрел в Крымские горы. Правда, есть в нем нечто чужеземное: приплюснутые крыши вместо высоких соломенных стрех, мечеть у подножия горы, каменистая почва вместо рыхлого чернозема, песчаные горы вместо степи, но все-таки повеяло знакомым, родным ветром из чужой долины, и Мария перекрестилась.

Они вошли в село. Возле бурного потока, протекавшего внизу, она увидела толпу мужчин. Они сидели на камнях, курили люльки, беседовали. Вспомнила, что сегодня воскресенье, забыла о нем, празднуя вместе с татарами пятницу. Подошла, поздоровалась. Мужчины, приветливо, но равнодушно посмотрели на пришельцев. Очевидно, новые люди часто появлялись в этом селе.

— Где можно жить? Небо над головой, а земля под ногами. Вон белеют бодрацкие каменоломни. Камень из Бодрака можно брать всем. Есть из чего и хату построить. А захочешь, сама будешь резать камень для продажи бахчисарайским татарам. Платят хорошо.

Из толпы вышел хромой мужчина с кустистыми бровями и рыжими прокуренными усами.

— Пойдемте со мной, бесталанные земляки, поживете у меня, пока обзаведетесь своим домом. Я каменщик Стратон. Может, и пристанешь ко мне в помощницы. Была бы шея, а хомут найдется. Не горюй, женщина: перемелется, перетрется, и все как-то устроится…

Мария от счастья всплакнула. Неуверенность и страх, которые должна была переживать молча, потому что не с кем было поделиться, остались позади. Она наконец свободна! И не найдет ее ни лютая хозяйка, которая угрожала продать Мальву на кафском рынке, ни коварный Мурах-баба.

А в сердце затеплилась надежда: завтра же пойдет со Стратоном на работу, будет надрываться, работать день и ночь, а заработает денег и купит грамоту. Чудодейственное письмо хана, которое выведет ее к ясным звездам, тихим водам, в край веселый.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Пусть на людей ты нагоняешь

страх

Ничтожен ты пред богом

в небесах.

Не нужно над людьми творить

насилье

Проклятия людей имеют крылья.

Саади

Утихли улицы, отпировал Стамбул. Разделенный на три части Босфором и Золотым Рогом город изнывал под палящим солнцем, жизнь в нем возвращалась к своему будничному ритму. Галата кишела купцами, бродягами и послами, прибывшими из разных стран на прием к новому султану; бряцало оружие в Скутари — янычары готовились к новым походам; египетские странствующие скрипачи и флейтисты наигрывали печальные арабские мелодии, рассевшись возле кафеджиев в тени платанов.

Ничто не изменилось здесь, хотя необычайные события смерчем тревоги и триумфа пронеслись над столицей империи. По-прежнему раздавался звон в мастерских, как и прежде, на улицах сидели ленивые бородачи за кальянами; дымились мангалы под чинарами, кричали в магазинах купцы.