Малые святцы

Вскоре проснулся я уже по-настоящему. Встал, подошёл к окну, распахнул его настежь. Вдохнул утренний воздух полной грудью. И ощутил вдруг такую сильную и острую радость от того, что живу, что светит солнце, шумит на тополях смолисто пахнущая листва и поют на все голоса птицы. И так тогда вдруг захотелось оказаться рядом с женщиной. Просто: побыть около, прижаться головой к её животу. Так захотелось мне к Арине вдруг.

Вошла Машка, соседка, принесла мне тарелку только что сваренной ею ухи из килек в томатном соусе и рассказала.

К девушке, что снимает квартиру этажом ниже, прямо под нами, приехал корефан из Киева. Учился он там, у себя в Киеве, вроде на художника, такой, мол, как они, в штанах с заплатами, патлатый. А она — сама оттуда же откуда-то — здесь, в каком-то институте чем-то занимается. Ночью они тут будто пьяночку-гуляночку устроили, встретины-кобелины; поднабрались, поднакурились. Приревновал к кому-то он свою подружку. Выскочил из окна. И приземлился. Насмерть. Мозги аж вышибло… донышкомоб асфальт так саданулся. Скорая приезжала, увезла его. «А как он выглядел?» — спросил я у Машки. «Да оба эти… как их?.. волосатики! — ответила мне Машка. — Ешь, ешь уху, а то остынет». Совсем дурно стало мне, горло стеснило, что и уха уж не полезла.

Анна Григорьевна ушла, взяв в долг литровую банку сахарного песку.

— Не отдаст, — сказал отец.

— Отдаст, — сказала мама, — почему же не отдаст-то.

— Да так оно мне кажется пошто-то.

— Чудной ты… Как же не отдаст.

— Посмотрим.

— Нече и смотреть.

День пробежал по-зимнему томительно, но быстро — куцый.

Управились мы с мамой по хозяйству.

Поужинали все вместе поджаренной на свином сале, со шкварками, картошкой с солёными огурцами и грибами. Чаю попили с брусничным вареньем. Столовую покинули, и свет я погасил в ней.

Послушал отец по телевизору новости. Покряхтел недовольно.

— Выключай его, — говорит он мне. — Всё и твердят одно и то же. Этот придурок всё и экат… Не мог, с моста-то шмякнулся, там утонуть… разве уж мелко.

Выключил я телевизор. Попытался после поймать что-нибудь по радиоприёмнику «Spidola», но безуспешно — речь китайская и только, ничего больше из мира к нам в Ялань не прорывается. Взялся за «Волхва» — в текст никак не вникнуть: слова про себя проговариваю, а осмыслить их не могу.

Перед тем как уйти спать, попросила меня мама почитать ей Евангелие.

Прочитал я главу:

«Когда же узнал Иисус о дошедшем до фарисеевслухе, что Он более приобретает учеников и крестит, нежели Иоанн…

…

Это второе чудо сотворил Иисус, возвратившись из Иудеи в Галилею».

Отложил я Евангелие.

Молчим.

Часы стенные возвестили десять.

В стекло окна побилась с улицы какая-то ночная птица. Но ни отец, ни мама этого и не услышали.

— Пророк не имеет чести в своём отечестве, — говорит мама, поднимаясь с табуретки. — Ну, пора мне, всем спокойной ночи… то уж сердце прямо замирает. Пересижу, перетерплю, потом уснуть уж будет трудно, — и уходит в свою комнату. Слышу, как молится. Не слушаю, о чём.

Отец поднялся молча и к себе утопал.

Раньше бы мы с ним, с отцом, поспорили — повод вечный: вера в Бога.

У Антония Великого сказано:

«Когда встретишь человека, который, любя спорить, вступает с тобою в борьбу против истины и очевидности; то, прекратив спор, уклонись от него, совсем окаменевшего».

Но для отца то, что он с гневом защищал в споре, была истина и очевидность, и он не был бесстыдным, защищая их. А я, маловер, спорил с ним, чтобы убедить себя, скорее, чем его, и часто просто ему в пику, так кто же из нас был более-то честен. Ум и душа мои нередко в несогласии бывают. А у отца они всегда, как кажется, между собой согласны.

Мама с ним на эти темы никогда в спор не вступала, уклонялась, но своего всегда держалась и держится твёрдо.

В её комнате тишина, у отца тоже.

На улице валит снег.

Беззвучно. Даже собаки не лают.

Прошла по тракту в сторону Елисейска машина, прорезав над Яланью светом фар заснеженное небо.

Тоскливо.

Господи, Господи, Господи, Господи! — кровь моя в ушах моих так возопила.

5

25 января.

Суббота по Богоявлении.

Мученицы Татианы и с нею в Риме пострадавших (226–235); Святого Саввы, архиепископа Сербского (1237); преподобного Мартиниана Белозерского (1483); мученика Мертия (284–305); мученика Петра Авессаломита (309–310); преподобной Евпраксии Тавенисской (393); преподобного Пахомия Кенского (ХVI) (переходящее празднование в субботу по Богоявлении).

Икон Божией Матери, именуемых «Акафистная» и «Млекопитательница».