Малый круг

— Вопрос в другом, — сказала Наташа. — Надо ли все это мне?

— Ну, сама смотри, — ответила Бен-Саула.

За прошедшие с момента появления мужчины минуту или две Наташа уже совершенно точно могла сформулировать, что именно ей в нем не нравится. Ей не нравились его надрыв, исступленность, может, и простительные женщине, но никак, по мнению Наташи, непростительные мужчине. Так глупая ночная бабочка летит на свечу, так однажды сама Наташа после известной истории с аварией — хотя можно ли считать аварией сознательный наезд на столб? — бежала с разбитым лицом, слепая от слез. Ах как она бежала! Хотелось немедленно выплакаться, все равно кому, лишь бы только стало легче. Но у Наташи достало воли взять себя в руки, и по прошествии нескольких часов, после скитаний по мокрым улицам, стремительного (об этом позже), вынужденного спринта, в мастерской Бен-Саулы она была уже холодна как снег. Наташа преподнесла случившееся Бен-Сауле, этому признанному мастеру психоанализа, как проявление своей свободной воли, сообщила детали и факты в столь незначительном количестве, что Бен-Саула не решилась разложить поступок Наташи по психологическим полочкам. «Большое горе немо, лишь малое болтливо», — процитировала Саула Сенеку, и все.

Но было и другое. Иногда Наташе казалось, снег так и не растаял в ее душе. Из-за него она сама сделалась жестокой и холодной. А возможно, пролей Наташа вовремя необходимые слезы, облегчи душу, все оказалось бы по-другому, она вернулась бы домой — кто там после ее возвращения стал бы вспоминать о разбитой машине? — и жила бы, как живут девяносто процентов ее сверстниц — дома, с родителями.

Но сейчас говорить об этом было поздно.

Резко повернувшись, Наташа направилась в сторону дядечки, у которого по мере ее приближения лицо делалось все более взволнованным. Наташа пока что уяснила одно: он слабый человек, он гораздо слабее ее, несмотря на то, что ей девятнадцать, а ему, видимо, за пятьдесят, и что за это надо наказывать, и она, Наташа, накажет, обязательно накажет его.

Так познакомилась Наташа с Петром Петровичем.

Тогда, весной, они стояли у шелестящего фонтана, не замечая оседающей на лицах водяной пыли. Поначалу Наташа не очень вслушивалась в слова Петра Петровича, изучала его лицо и внешний вид. Чем-то Петр Петрович неуловимо напоминал кролика. Впрочем, возможно, некая предварительная неприязнь Наташи была причиной, что ей так казалось. «Вылитый кролик! — упрямо убеждала себя Наташа. — И губы шевелятся, как у кролика, когда он жует морковку». Одет Петр Петрович был с известной тщательностью, но что-то в этой тщательности Наташе не понравилось: какая-то стопроцентная сочетаемость предметов. Наташа вспомнила утверждение Бен-Саулы, что стремление к подобной сочетаемости свойственно главным образом (хотя здесь, как и везде, бывают исключения) людям добропорядочным, но… посредственным, которые всегда знают, что и как надо делать, олицетворяющим собой то, что именуется спокойствием и лояльностью. «Но, боже мой, — воскликнула Бен-Саула, — если бы ты только знала, какое это унылое спокойствие!»

Однако нервно размахивающий руками, торопящийся высказаться Петр Петрович явно не подходил под это определение. Наташа пришла к выводу, что вышеупомянутая сочетаемость: серый костюм, коричневая рубашка, коричневые же ботинки, галстук, гармонирующий одновременно с костюмом и с рубашкой, необычайная галстучная заколка, какая-то матово-вишневая, — все свидетельствует, что отнюдь не он сам продумывает детали своего туалета. И конечно же не сам столь умело гладит костюм, завязывает изящным узлом галстук. Скорее всего, подумала Наташа, снаряжает его на сомнительные похождения жена, причем любящая и верная, потому что, будь она другой, не стала бы возиться с его галстуком. Так что, выходит, Петр Петрович отвратительный обманщик! Мысль эта еще более усугубила неприязнь Наташи к Петру Петровичу.

Постепенно торопливое его многословие — а многословие Наташа, наученная Бен-Саулой превыше многих достоинств почитать лаконичность, полагала признаком натуры незначительной и эгоистичной, думающей и говорящей главным образом о себе, о своих переживаниях, — стало достигать ее слуха. Наташа начала улавливать смысл того, что говорил Петр Петрович, и некоторый даже, естественно чисто отстраненный, интерес возник у нее к словам Петра Петровича.

— …О, вам этого пока не понять, вы слишком молоды, слишком непосредственны, слишком от жизни, чтобы испытать такое, я бы сказал, потрясение безмятежностью, да, именно потрясение безмятежностью! Как страшно приходится впоследствии за эту безмятежность расплачиваться!

— Расплачиваться? — удивилась Наташа, которая если что и ценила в нынешней своей жизни, исчисляемой ею с момента, когда она поселилась в мастерской Бен-Саулы, так это с таким трудом достигнутую за это время относительную безмятежность. — За безмятежность расплачиваться? Что вы говорите? Вы в своем уме?