Малый круг

Но взгляд молодых людей немедленно теплел, переведенный на Лахутину — девушку, в отличие от Наташи и уж тем более от Бен-Саулы, стоящую на пороге физического совершенства. Лахутина была абсолютно пропорционально сложена, лицо ее было абсолютно симметрично и красиво, причем красиво всегда, независимо от мыслей, настроения, ситуаций, в которых она оказывалась. Бен-Саула однажды заметила, что красота Лахутиной не та, которая «мир спасет», а самоценная, то есть если кого и спасающая, так только саму Лахутину. «О твою красоту, как о щит, разбивается все истинно возвышенное, тревожное, — сказала Бен-Саула, — поэтому, наверное, душа твоя находится в состоянии абсолютного, вечного покоя». Лахутина, помнится, лишь пожала плечами да раздраженно заметила, что время ужинать, а если здесь ужина нет (в так называемой мастерской Бен-Саулы конечно же никаким ужином и не пахло), то она позвонит своему архитектору и они поедут ужинать, куда она пожелает, так что, если Наташа и Бен-Саула хотят, то могут присоединиться. Своевременные завтраки, обеды, ужины, пятичасовой чай и так далее почему-то занимали очень важное место в жизни Лахутиной. Единственное, что могло ее по-настоящему вывести из себя, это нарушение привычного режима питания. Приходилось учитывать эту странную особенность ее организма и каждый раз тщательнейшим образом продумывать, где они будут завтракать, обедать или ужинать. Даже обладающая гипнотическим взглядом Бен-Саула была здесь бессильна. «Я могу усыпить Лахутину, но не ее аппетит», — вздыхала Бен-Саула, заготавливая бутерброды, наливая в термос чай. В надежности родного общепита уверенности не было.

Однако ангельская красота Лахутиной почему-то не вызывала в окружающих благоговения. «Смотри, Коля, какая мордашка!» — встречные мужчины обычно не позволяли себе говорить такого про Бен-Саулу, да и про Наташу тоже, но сплошь и рядом позволяли про Лахутину. «У тебя зато, хоть землю рой!» — отвечала Лахутина, но отношения между ней и мужчинами, как ни странно, от этого грубого ответа не портились.

Тогда у фонтана их смешило все: глупые глаза молодых людей, стадами слоняющихся по парку, бездарное их бренчание на гитарках; парочки на скамейках — либо напряженно друг на друга поглядывающие, либо тупо помалкивающие; алкаш-сомнамбула, мобилизовавшийся, чтобы твердо пройти мимо поджидающего его милиционера.

Фонтан по-прежнему устремлял в небо чуть кривящиеся от ветра белопенные струи, водяная стена, таким образом, загораживала часть парка, и вот оттуда-то, с подветренной стороны, весь в водяной пыли, как в серебре, и приблизился к ним немолодой растерянный мужчина. Он был довольно-таки строен, светлый костюм сидел на нем вполне прилично. Лицо мужчины нервически подергивалось, и чувствовалось, то, что он сейчас делает или собирается сделать, дается ему с великим трудом, то есть вопреки его характеру и жизненным правилам.

— Здравствуйте. Чем обязаны, любезнейший? — с некоторым даже интересом обратилась к нему Бен-Саула, от которой конечно же не укрылась его титаническая внутренняя борьба.

Мужчина с достоинством поклонился. Он начал успокаиваться, выражение лица сделалось более естественным. Теперь можно было разглядеть, что, несмотря на залысины и довольно глубокие морщины — неизбежное следствие возраста, — лицо его осталось просветленным. Неизбежные страсти, житейские невзгоды не наложили на него отпечатка. То был не зрелый искушенный мужчина, а юноша, незаметно состарившийся над книгами, бегущий от действительности, примеряющий к себе чужие, книжные страсти. То был юноша, внезапно проснувшийся пожилым и с горечью осознавший, что жизнь-то, лучшие годы ау! Попробуй-ка верни поезд. Все это в считанные мгновения стало ясно Бен-Сауле и отчасти Наташе. Лахутиной же, естественно, ничего ясно не стало.

— Тебе чего, старик? — хмыкнула она. — Куда ты… Или ты того?..

— Я совершенно трезв, — непослушным от долгого молчания голосом произнес мужчина. — Если это возможно, — с надеждой посмотрел на Наташу, — уделите мне несколько минут.

— Я? Именно я? Но… почему? Мы незнакомы… — не меньше его растерялась Наташа.

Общая растерянность как бы уравняла их.

Лахутина решительно схватила подруг под руки и повела прочь.

— Ты действуешь как-то… некрасиво, — поморщилась Бен-Саула.

Некоторое время шли молча. Капельки фонтана уже не долетали, лишь ощущалось его прохладное, ровное дыхание. Наташа затылком чувствовала остывающий, полный каких-то невысказанных мыслей и чувств взгляд человека в сером костюме.

— А знаешь, — задумчиво заметила Бен-Саула, — что-то есть в этом дядечке. Во всяком случае, он скажет тебе нечто забавное, не то, что обычно говорят, когда хотят познакомиться. Мне кажется, самое важное для него высказаться, а ты… Ты, пожалуй, повод. Но может, я ошибаюсь. Я бы на твоем месте выслушала его. В худшем случае он абсолютно безвреден.

— А вдруг это маньяк? — прошептала Лахутина. Она боялась маньяков, чтобы не дразнить их, никогда не надевала ничего красного, знала про них множество страшных историй.