Малый народ и революция (Сборник статей об истоках французской революции)

физические границы права на обсуждение: народ все еще делает вид, что серьезно принимает решения? Это потому, что он еще недостаточно свободен; перегружают повестку дня, возвышают дискуссию до самых философических облаков — и опускают до мельчайших административных деталей (большая и малая повестки дня якобинцев); туда приглашают неграмотных, пусть это даже стоит денег (дантоновские 40 су); увеличивают число и продолжительность заседаний (непрерывность): к 10 часам вечера зал пустеет; самые независимые, компетентные, занятые, добросовестные ушли: наступает время машины.

Тут открывается практическая сторона так называемых «благородных» идей, демократического оптимизма, который приписывает народу все добродетели и дает ему все права. Для настоящего демократа наилучшей гарантией против независимости человека является, повторяю, свобода гражданина. Секрет нового порядка — в простодушном высказывании Гамбетты, выгравированном на арке Карусель: «Теперь мы знаем, что всеобщее избирательное право — это мы».

Верно: всеобщее избирательное право — это они. Только им даже необязательно самим это знать и говорить. Ибо они всегда будут здесь, вследствие самого этого режима, чьим необходимым произведением, а не авторами, они являются. Согласно идее свободы, нужно, чтобы признанная власть исчезла, то есть чтобы народ непрерывно что-то обсуждал, без господина, без избранников, без представителей: это общество мысли. Как только общество основывается, в нем неизбежно формируется внутренний кружок, и незаметно для него руководит им. Там, где царит свобода, там правит машина. Таков

250

революционный порядок, неопровержимый, как логика, твердый, как человеческая слабость, в которой вся его сила: от толпы приверженцев, на самом деле, он не требует ничего, кроме того, чтобы ему не мешали, предоставили всю полноту действия; от «кукловодов» внутренних кружков — ничего, кроме как без зазрения совести оперировать аргументом «совершившегося факта», заботиться о поддержании социального «соответствия», сосредоточивая на каждом личном убеждении, изолированном свободой, груз пассивных соглашений, собранных машиной. Нет более легкой работы, чем у этой полиции мнений: нет ни одного руководителя ложи, кружка или синдиката, который бы в этом великолепно не отчитывался. Это в чистом виде вопрос официозных отношений, учетных карточек и отметок. Эта работа не предполагает ни морального превосходства руководителя, ни технических познаний администратора, ни даже темперамента оратора; и порядочность честного человека здесь бы только мешала. Здесь с избытком хватает самого низкого и грубого вида активности — страсти и страха, того, что в 1793 г. называют «энергией». Гамбетта был прав, и вера в демократию — не пустой звук: в «них» не будет недостатка, и они здесь, уверенные в своей власти — под властью свободы.

Таков принцип нового порядка.

Очевидно, что все, что мы только что сказали об обществе индивидуумов, относится и к обществу обществ, к «ордену», как сказали бы наши франкмасоны. Изменяются лишь размеры, но не взаимоотношения и направленность. Общества одного ордена равны и свободны в принципе как братья одного общества, а фактически неравны, как и те. Как и те, они объединяются, «образуют

251

федерацию», организуют «Сообщения»: и тотчас же образуется некий «Центр», который действует на «периферию», как внутренний кружок на общество — механически. Конечно, эта фактическая власть устанавливается не сразу и не без борьбы: «Великому Востоку», чтобы утвердиться, потребовалось семь лет (1773–1780), главному обществу [Société mère] на улице Сент-Оноре, чтобы уничтожить своих соперников и очистить ряды филиалов, — четыре года. Можно даже сказать, что весь социальный центр находится в состоянии непрерывной борьбы с «федерализмом» периферии. Но победа «неделимого» против отдельных диссидентов неоспорима.

Итак, Центр царствует, единство достигнуто — тогда работа машины закончена. Таков «Великий Восток» в 1785 г. со своими 800 ложами, общество якобинцев в 1794 г. со своими 800 филиалами. Можно с уверенностью сказать, что эта машина — самое грозное и самое большое орудие угнетения, какое только возможно: ибо сфера ее деятельности не имеет границ, как у реальных обществ — у нации, корпорации, которые живут столько же, сколько духовная действительность — расовая, племенная идея, инстинкт, — которая создает их и поддерживает.

Чем более многочисленны и удалены друг от друга общества, тем больше возрастает инертная масса, находящаяся в распоряжении Центра. Его фактическое действие, которое осуществляется от имени и средствами всего общества, растет с ней вместе, в то время как сила сопротивления отдельных людей не возрастает. Видно, что мечта об общечеловеческом единении, которая, впрочем, родилась в обществах мысли, здесь, по крайней мере,

252

не такая уж и напрасная: такая власть не способна навязать себя только нации. Если когда-либо кто-то и будет управлять всем человечеством, то это будут руководители обществ мысли.

3. Владыка