Малый трактат о великих добродетелях, или Как пользоваться философией в повседневной жизни

Итак, быть великодушным – значит отдавать, не любя? Именно так. Если верно, что любовь отдает, не испытывая надобности в великодушии. Разве мать ощущает себя великодушной, когда кормит своих детей? Разве отец ощущает себя великодушным, когда дарит детям подарки? Скорее уж они оба чувствуют себя эгоистами, потому что так много делают для своих детей от любви к ним и так мало – для чужих, хотя те могут быть гораздо несчастнее и обездоленнее. Отдавать тому, кого любишь, способен каждый. Это не добродетель, это сияющая благодать, это бьющая через край радость, это счастливый порыв, это переполняющая душу легкость бытия. Да и можно ли говорить о том, что ты что-то отдаешь, если ты при этом ничего не теряешь? В любви все становится общим – так о какой щедрости вообще может идти речь? Настоящие друзья, отмечает Монтень, не могут ни ссужать, ни давать что-либо один другому, потому что у них все общее. Точно так же «законодатели запрещают дарения между супругами, как бы желая этим показать, что все у них общее и что им нечего делить и распределять между собой» («Опыты», I, 28 («О дружбе»)). Так каким же способом они смогли бы проявить друг к другу великодушие? Конечно, законы со времен Монтеня изменились, и супружество часто вынуждено продолжаться, когда любви больше нет, а одному из супругов приходится переживать второго. Но разве любовь и дружба претерпели такие значительные изменения, чтобы нам по-прежнему требовалось великодушие? «Единение между друзьями, – продолжает Монтень, – будучи поистине совершенным, лишает их способности ощущать, что они тем-то и тем-то обязаны один другому, и заставляет их отвергнуть и изгнать из своего обихода слова, означающие разделение и различие, как, например: благодеяние, обязательство, признательность, просьба, благодарность и тому подобное» (там же). Каждому очевидно, что великодушие входит в такую дружбу составной частью, так что для подлинной дружбы никакое особое великодушие не требуется. Что такое я могу дать другу, если все, чем я располагаю, я считаю принадлежащим и ему тоже? Мне справедливо возразят, что подобное может происходить только при условии совершенной дружбы, какую, судя по всему, посчастливилось пережить Монтеню, но эти случаи очень редки. На что я отвечу так: мы нуждаемся в великодушии, если нам не хватает любви. Вот почему мы нуждаемся в нем почти постоянно.

Великодушие, как и большая часть других добродетелей, по-своему согласуется с евангельскими заповедями. Возлюбить ближнего как самого себя? Если бы мы были на это способны, то великодушие нам было бы ни к чему. Вернее, оно понадобилось бы нам исключительно в отношениях с самими собой (иногда в великодушии больше всего нуждается тот, кто не способен любить себя). Но зачем нам эта заповедь, если мы не в состоянии ее исполнить? Ведь требовать можно только действия, поступка. Следовательно, речь идет не о том, чтобы возлюбить, а о том, чтобы поступать так, как будто мы возлюбили: ближнего и близкого, незнакомца и самого себя. Не о страстях или особой привязанности, которая не передается от одного к другому, а о поступках. Например, если бы ты возлюбил эмигранта, который страдает от голода и болезней, разве ты не поспешил бы к нему на помощь? Если бы ты возлюбил нищего, разве отказал бы ему в пожертвовании? Если бы ты любил его как самого себя, что бы ты сделал? Ответ отличается жестокой простотой и лежит в области морали и требований добродетели. Любовь не нуждается в великодушии, но, к сожалению, только любовь способна без него обходиться, не впадая в эгоизм и никогда не ошибаясь.