Малый уголок

Доктор подумал было, что она остановилась, смутившись при виде чужих, но она продолжала стоять, абсолютно спокойно рассматривая приближающихся мужчин. И вскоре у него возникло ощущение, что она преисполнена… не самоуверенности, нет… но безмятежного равнодушия. На ней не было ничего, кроме саронга из яванского батика с мелким белым узором на коричневом фоне; саронг обхватывал грудь и доходил лишь до колен. Она была босая. Заметив незнакомцев, она слегка, почти непроизвольно тряхнула головой и провела рукой подлинным волосам, свободно спускающимся по спине. Это да полуулыбка, играющая на ее губах, были единственным знаком того, что она их заметила. Волосы облаком окутывали шею и плечи девушки; они были очень густые, пепельного оттенка и такие светлые, что если бы не блеск, казались бы седыми. Она невозмутимо ждала, пока они подойдут. Тугой саронг не скрывал ее фигуры. Она была стройная, с узкими мальчишескими бедрами, длинноногая и на первый взгляд высокая. Солнце покрыло ее кожу медовым загаром. Как правило, доктор нелегко поддавался чарам женской красоты, он полагал, что строение женского тела слишком явно указывает на его физиологическую функцию, чтобы доставлять глазу эстетическое наслаждение. Точно так же, как стол должен быть прочным, удобной высоты и просторным, женщина должна быть большегрудой и широкобедрой, но в обоих случаях на первом плане практичность, а уж потом красота. Можно возразить, что прочный просторный стол удобной высоты по–своему красив, но доктор предпочитал говорить, что он прочен, просторен и удобен. Девушка, стоящая перед ними в исполненной ленивой грации позе, напоминала ему изваяние богини, скрепляющей пеплум[30], которое он видел в каком–то музее, хотя точно он его представить не мог. «Греко–римская скульптура», — подумал доктор. В девушке была двусмысленная стройность миниатюрных китайских девушек из «цветочных» джонок[31], в обществе которых ему случалось в молодые годы проводить в Кантоне немало приятных минут, — то же изящество цветка, а ее белокурые волосы здесь, в тропиках, создавали то же ощущение экзотики, какое придавало особое очарование маленьким китаянкам. Она вызвала в его памяти бледные, нежные соцветия свинчатки.

— Это друзья Кристессена, — сказал Фрис, когда они подошли к ней.

Она не протянула руки, лишь милостиво склонила голову, когда сперва доктор Сондерс, затем капитан Николс были представлены ей отцом. Осмотрела обоих быстрым холодным, оценивающим взглядом. Доктор Сондерс заметил, какие узкие у нее кисти загорелых рук, какие длинные пальцы. Глаза у девушки были голубые Черты лица правильные, точеные. Она была на редкость хороша собой.

— Я ходила купаться, — сказала она.

Глаза ее обратились к Эрику, и она улыбнулась ему милой, дружеской улыбкой.

— Это Фред Блейк, — сказал он.

Девушка повернула голову, посмотрела на молодого австралийца. Глаза се задержались на нем. Улыбка понемногу исчезла.

— Рад вас видеть, — сказал Фред, протягивая руку.

Она продолжала глядеть прямо на него, не дерзко и не развязно, скорее удивленно. Можно было подумать, что она уже встречалась с ним раньше и теперь старается припомнить где. Но все это продолжалось меньше минуты, и никто не заметил заминки перед тем, как она пожала протянутую руку.

— Я как раз шла домой переодеться, — проговорила она.

— Я пойду с тобой, — сказал Эрик.

Теперь, когда он стоял рядом с ней, было видно, что она вовсе не высока, впечатление это создавалось благодаря ее стройности и прямой осанке.

Они с Эриком медленно направились обратно в дом.

— Кто этот юноша? — спросила она.

— Не знаю, — ответил Эрик. — Они партнеры с тем тощим, седым. Ищут жемчуг. Пытаются найти новые отмели.

— Красивый.

— Я так и думал, что он тебе понравится. Славный мальчик.

Остальные четверо продолжали осмотр плантации.

Глава двадцать первая

Когда они вернулись, то увидели, что Эрик сидит с одним Своном. На чудовищной смеси шведского и английского старик рассказывал какую–то бесконечную историю о своих приключениях в Новой Гвинее.

— Где Луиза? — спросил Фрис.

— Я помог ей накрыть на стол. Потом она возилась на кухне, а сейчас пошла переодеваться.

Они сели и выпили еще по бокалу виски с содовой. Разговор перескакивал с одного на другое, как это обычно бывает между малознакомыми людьми. Старый Свон устал и, когда появились чужие, погрузился в молчание, не переставая, однако, следить за ними острыми слезящимися глазами, словно он им не доверял. Капитан Николс рассказывал Фрису, какие муки он терпит от диспепсии.

— У меня никогда в жизни не болел живот, — сказал Фрис. — Ревматизм — вот что меня беспокоит.

— Я знавал людей, которые ужас как маялись от него. Один мой приятель в Брисбене — лучший лоцман в тех местах — стал форменным калекой. Пришлось на костылях ходить.

— Не одно, так другое, у каждого свое, — сказал Фрис.

— Хуже диспепсии ничего нет, поверьте мне на слово. Я был бы сейчас богатым человеком, кабы не она.

— Деньги еще не все, — сказал Фрис.

— Я не говорю, что они — все, я говорю: я был бы богатым человеком, кабы не диспепсия.