Малый уголок

Эрика охватывала сладкая грусть, когда он думал, как она оказалась права. Он был склонен объяснить ее пророчество тем необъяснимым прозрением, которое свойственно умирающим. Когда он увидел Луизу после возвращения из школы, он был потрясен. Она превратилась в прелестную девушку. Она избавилась от детского обожания, с которым глядела на него, но заодно и от робости и держалась теперь с ним вполне свободно. Конечно, она очень любила его, Эрик не сомневался в этом, она была с ним так мила, так дружественна, так нежна, но у него создалось впечатление, что она… нет, не критикует, но хладнокровно оценивает его. Это не смущало Эрика, однако заставляло как бы смотреть на себя со стороны. У нее появился тот же, хорошо знакомый ему насмешливый иронический взгляд, что у матери, но если у Кэтрин он был полон любви и согревал ваше сердце, взгляд Луизы приводил в некоторое замешательство: никак нельзя было быть уверенным, что она не считает вас чуть–чуть смешным. Эрик обнаружил, что ему надо начинать с ней с самого начала, потому что она изменилась не только внешне, но и внутренне. Она была такой же компанейской, как раньше, такой же веселой, они по–прежнему уходили в дальние прогулки, купались, удили рыбу, они болтали и смеялись вместе так же свободно, как в те дни. когда ей было четырнадцать, а ему двадцать два, и все же он смутно ощущал в ней какую–то отчужденность. Раньше се душа была прозрачна как стекло, теперь ее окутала таинственная дымка, и он чувствовал, что в ее глубинах есть многое, неведомое ему.

Несмотря ни на что, смерть Кэтрин была для них неожиданностью. У нее случился приступ грудной жабы, и когда врач–полукровка добрался до бунгало, она уже не нуждалась в его помощи. Для Луизы это был страшный удар. Как не бывало последних нескольких лет, принесших с собой раннюю зрелость, — она снова стала ребенком. Девочка не могла справиться со своим горем. Она была совершенно потрясена. Часами она лежала в слезах у него на коленях, рыдая как дитя, которое не может поверить, что его боль когда–нибудь пройдет, и не желает слушать утешений. То, что произошло, оказалось сильнее ее, она безропотно делала все, что говорил ей Эрик. Фрис совершенно вышел из строя, толку от него не было никакого. Целые дни он то пил виски с водой, то плакал. Старый Свон лишь толковал о своих бесчисленных детях и о том, как они умирают один за другим. Все они очень плохо по отношению к нему поступили — бросили его, некому и приглядеть за бедным стариком. Одни из них убежали, другие ограбили его, некоторые женились бог весть на ком, а остальные умерли. Ни у одного не достало совести остаться и позаботиться о старике отце, когда ему понадобилась забота.

Все, что требовалось, делал Эрик.

— Ты — ангел, — сказала ему Луиза.

Он увидел свет любви в ее глазах, но лишь похлопал ее по руке и велел не болтать глупостей — он не хотел злоупотреблять ее благодарностью, чувством беспомощности, ощущением, что она осталась совсем одна, и просить выйти за него замуж. Она была так молода! Просто нечестно использовать это в своих интересах. Любил он ее безумно! Нет, тут же поправил он сам себя: он любит ее разумно. Он любит ее со всей энергией своего трезвого ума, со всей мощью своего богатырского тела, со всей решительностью своей честной натуры, любит не только за красоту непорочного девичьего тела, но и за ее твердый характер, вырисовывающийся все отчетливее с каждым днем, за чистоту ее непорочной души. Его любовь усиливала в нем чувство собственной силы. Казалось, нет на свете того, чего бы он не мог достичь. И все же когда Эрик думал о ее безупречности, об утонченной, чуткой душе, так удивительно соответствующей се прелестной оболочке, его охватывала робость.

А теперь все решено. Колебания Фриса — дело несерьезное, во всяком случае, если он не захочет внять доводам рассудка, его можно будет уговорить. Но Свон был очень стар. Он слабел на глазах. Возможно, им придется подождать с женитьбой до его смерти. Эрик хорошо знал свое дело. Компания не будет до бесконечности держать его здесь. Рано или поздно его переведут в Рангун, Бангкок или Калькутту. А в дальнейшем его услуги могут понадобиться и в Копенгагене. Ему недостаточно, как Фрису, провести всю жизнь на плантации, зарабатывать лишь на самое необходимое продажей гвоздики и мускатного ореха. Да и у Луизы нет в характере той безмятежности, которая позволила се матери создать идиллию из жизни на этом прекрасном острове. Ничто так не восхищало его в Кэтрин, как ее способность из самых простых компонентов: повседневных домашних дел, вечных как мир, забот земледельца, привязанности к мужу, покоя, чувства юмора и удовлетворенного сердца — сложить житейский узор, исполненный такого совершенства и красоты. Луиза была куда более нервна и возбудима, чем мать. Пусть она спокойно принимала существующие обстоятельства, ее деятельный ум жаждал применения. Иногда, когда он и вместе сидели на бастионах старого португальского форта и смотрели на море, он чувствовал, что ее изменчивый дух блуждает где–то далеко.