Малыш

– Н-не знаю, – сказал я. – Почему жалко? Я бы сказал – жутко. А жалеть… Почему, собственно, я должен его жалеть? Он бодрый, живой… Совсем не жалкий.

– Я не об этом. Не знаю, как это сформулировать… Вот я слушала, и мне тошно делалось, как Комов себя с ним держит. Ведь ему абсолютно наплевать на мальчишку…

– Что значит – наплевать? Комову надо установить контакт. Он проводит определенную стратегию… Ты ведь понимаешь, что без Малыша в контакт нам не вступить…

– Понимаю. От этого меня, наверное, и тошнит. Малыш-то ничего не знает об аборигенах… Слепое орудие!

– Ну, не знаю, – сказал я. – По-моему, ты здесь впадаешь в сентиментальность. Он ведь все-таки не человек. Он абориген. Мы налаживаем с ним контакт. Для этого надо преодолеть какие-то препятствия, разгадать какие-то загадки… Трезво надо к этому относиться, по-деловому. Чувства здесь ни при чем. Он ведь к нам тоже, прямо скажем, любви не испытывает. И испытывать не может. В конце концов, что такое контакт? Столкновение двух стратегий.

– Ох, – сказала Майка. – Скучно ты говоришь. Суконно. Тебе только программы составлять. Кибертехник.

Я не обиделся. Я видел, что Майке нечего возразить по существу, и я чувствовал, что ее действительно что-то мучает.

– Опять у тебя предчувствия, – сказал я. – Но ведь на самом-то деле ты и сама прекрасно понимаешь, что Малыш – это единственная ниточка, которая связывает нас с этими невидимками. Если мы Малышу не понравимся, если мы его не завоюем…

– Вот-вот, – прервала меня Майка. – В том-то и дело. Что бы Комов ни говорил, как бы он ни поступал, сразу чувствуется: его интересует только одно – контакт. Все для великой идеи вертикального прогресса!

– А как надо? – спросил я.

Она дернула плечом.

– Не знаю. Может быть, как Яков… Во всяком случае, он – единственный из вас – говорил с Малышом по-челове­чески.

– Ну, знаешь, – сказал я, несколько обидевшись, – контакт на бакенбардном уровне – тоже, в общем…

Мы помолчали, дуясь друг на друга. Майка с преувеличенным старанием крутила верньеры, нацеливая черное перекрестие на заснеженные зубцы хребта.

– В самом деле, Майка, – сказал я наконец, – ты что, не хочешь, чтобы контакт состоялся?

– Да хочу, наверное, – сказала Майка без всякого энтузиазма. – Ты же видел, я очень обрадовалась, когда мы впервые поняли, что к чему… Но вот прослушала я эту вашу беседу… Не знаю. Может быть, это потому, что я никогда не участвовала в контактах… Я все не так себе представляла.

– Нет, – сказал я, – здесь дело не в этом. Я догадываюсь, что с тобой происходит. Ты думаешь, что он – человек…

– Ты уже говорил это, – сказала Майка.

– Нет, ты дослушай. Тебе все время бросается в глаза человеческое. А ты подойди к этому с другой стороны. Не будем говорить про фантомы, про мимикрию – что у него вообще наше? В какой-то степени общий облик, прямохождение. Ну, голосовые связки… Что еще? У него даже мускулатура не наша, а уж это, казалось бы, прямо из генов… Тебя просто сбивает с толку, что он умеет говорить. Действительно, он великолепно говорит… Но и это ведь, в конце концов, не наше! Никакой человек не способен научиться бегло говорить за четыре часа. И тут дело даже не в запасе слов – надо освоить интонации, фразеологию… Оборотень это, если хочешь знать! А не человек. Мастерская подделка. Подумай только: помнить, что было с тобой в грудном возрасте, а может быть – как знать! – и в утробе матери… Разве это человеческое?.. Вот ты видела когда-нибудь роботов-андроидов? Не видела, конечно, а я видел.

– Ну и что? – мрачно спросила Майка.

– А то, что теоретически идеальный робот-андроид может быть построен только из человека. Это будет сверхмыслитель, это будет сверхсилач, сверхэмоционал, все что угодно «сверх», в том числе и сверхчеловек, но только не человек…

– Ты, кажется, хочешь сказать, что аборигены превратили его в робота? – проговорила Майка, криво улыбаясь.

– Да нет же, – сказал я с досадой. – Я только хочу убедить тебя, что все человеческое в нем случайно, это просто свойство исходного материала… и что не нужно разводить вокруг него сантименты. Считай, что ты ведешь переговоры с этими цветными усами…

Майка вдруг схватила меня за плечо и сказала вполголоса:

– Смотри, возвращается!

Я привстал и посмотрел на экран. От болота, прямо к кораблю, быстро семеня ногами, во весь дух чесала скособоченная фигурка. Короткая черно-лиловая тень моталась по земле перед нею, грязный хохол на макушке отсвечивал рыжим. Малыш возвращался, Малыш спешил. Длинными своими руками он обнимал и прижимал к животу что-то вроде большой плетеной корзины, доверху набитой камнями. Тяжеленная, должно быть, была корзина.

Майка включила интерком.

– Пост УАС – Комову, – громко сказала она. – Малыш приближается.

– Понял вас, – сейчас же откликнулся Комов. – Яков, по местам… Попов, смените Глумову на посту УАС. Майя, в кают-компанию.

Майка нехотя поднялась.

– Иди, иди, – сказал я. – Посмотри на него вблизи, сосуд скорби.