Малыш для стервы и холостяка

Повисла тишина. Рита старалась не смотреть на Марка, чувствуя, как разгоняется пульс и кровь приливает к щекам. Покажет он сейчас хоть словом, хоть жестом, хоть взглядом хотя бы толику того, что было ночью? Или…

— Как ребенок себя чувствует? — тон Марка был рабочим, подчеркнуто-нейтральным.

— Хорошо. Я немного скорректировала его меню на сегодня, чтобы перестраховаться.

— Хорошо. Мне надо будет еще поработать сегодня. Нормально, если вечером посижу с мелким?

— Нормально, — Рита почему-то чувствовала себя обманутой и очень, очень старалась не показать своего разочарования. — В холодильнике есть борщ.

— Да, спасибо.

И ушел. Сначала в ванную — там зашумела вода. Потом на кухню — зашипел чайник, дзынькнула микроволновка. Потом к себе в комнату — дверь была неплотно прикрыта, и Рита слышала, как быстро Марк говорил с кем-то на английском.

Что ж, все понятно. То, что было ночью — остаётся там, в ночи, а днем мы по-прежнему друг другу никто. Правила игры ясны, а вот устраивают ли они Риту, она еще подумает.

Ночью Рита привычно проснулась от плача Арсения, сонно потянулась за халатом и сразу пошла на кухню.

Марка, который вскоре тоже пришел туда, она почувствовала спиной, хотя тот молчал. От его взгляда становилось жарко, даже когда Рита его не видела.

— Пришла, чтобы спеть мне колыбельную?

Его голос был таким хриплым, таким волнующим, что у Риты начало что-то сладко зудеть внутри, будто нерасчесанный укус комара. Вот вроде и понимаешь, что не надо трогать — хуже будет, а руки так и тянутся…

— Пришла, чтобы выпить чаю.

Рита развернулась к Марку и, нагло ему улыбнувшись, села за стол с кружкой, от которой поднимался легкий пар.

— Чтобы выпить чаю со мной? — Марк сел напротив, гипнотизируя ее своими невероятными глазами.

— Чтобы выпить чаю с конфеткой, — ухмыльнулась Рита и потянулась к вазочке с карамельками. Она медленно разворачивала обёртку, прекрасно отдавая себе отчет в том, для кого она сейчас так красноречиво облизывает губы, для кого пробует языком конфету, прежде чем закинуть ее в рот, и для кого говорит протяжное «м-м-м», будто бы наслаждаясь сладостью.

— Вкусно? — бархатно скользнул по ней голос Марка.

— Да, — выдохнула Рита, и он вдруг моментально оказался рядом и впился в ее губы, раскрывая их для себя. Наглый язык ворвался в ее рот, огладил, обласкал, а потом, нежно скользнув по защёчной впадинке, вдруг забрал себе Ритину конфету.

А Марк разорвал поцелуй и, как ни в чем не бывало, сел за стол с совершенно невозмутимым видом.

— Апельсиновая, — сказал он, захрустев отобранной карамелькой. — Жаль, я больше мятные люблю. Так как насчет колыбельной, ты так и не ответила?

Марк как будто издевался над ней. Бросал вызов. И, черт возьми, очень хотелось ответить, потому что так Риту не накрывало никогда в жизни, когда хотелось одновременно и искусать до синяков, расцарапать это идеальное тело, и в то же время расцеловать его, нежно и благоговейно гладить. Ужасно хотелось победить. Но еще больше — сдаться.

Рита встала и медленно, чувствуя прикипевший к ней взгляд Марка, развязала пояс халата и позволила ему соскользнуть к ногам, оставшись в той самой пижаме. Порнографической, как ее назвал Марк.

Рита плавно провела руками по телу, натягивая шелковую ткань так, чтобы простора для воображения не оставалось, а потом ущипнула себя за соски. Марк шумно выдохнул, смотря на нее дикими глазами, и Рита вдруг тоже прерывисто вздохнула, хватая приоткрытым ртом воздух и чувствуя, как сильно колотится сердце.

В эту игру невозможно играть в одного, тут все делится пополам. И чем сильнее провоцируешь партнера, тем сильнее заводишься сам. Рита уже и забыла, как это бывает. Какое это остро щекочущее чувство, щиплющее язык, словно взрывная карамель, которую она любила в детстве.

— Рита, — угрожающе проговорил Марк, поднимаясь из-за стола. — Ты…

Она увидела его красноречиво натянутые впереди штаны, и судорожно сглотнула, только сейчас сообразив, что игры кончились. И да, она была согласна.

В конце концов, это только секс и ничего больше, только животное желание, разделенное на двоих одной темной майской ночью. Завтра утром Рихтер наверняка сделает вид, что ничего этого не было, и, черт возьми, отлично. Риту это полностью устраивает.

— Пойдем, Марк, — она с трудом контролировала свой голос, он был преступно низким и словно не принадлежал ей. — Хочешь колыбельную, будет тебе колыбельная.

— Ты знаешь, что я хочу. И это вовсе не гребаные песни.

Похоже, Марку Рихтеру изменила его хваленая выдержка.

— Знаю, — просто сказала Рита. — Я тоже.

В этот раз свет никто не включал, и, когда Рита закрыла дверь спальни, комната погрузилась в полную темноту. Глаза еще не привыкли, и вокруг был словно плотный черный кокон.