Малыш, который живет под крышей (СИ)

И если бы только Решетов. Освободиться Максу удалось только в половине седьмого. Бывают такие дни, последствия которых аукаются долгие годы. Это был как раз такой день.

* * *

Сначала он подумал, что ему показалось. Но чем ближе подъезжал, тем отчетливее становилось: окна его квартиры темны. Макс чуть голову не свернул, высматривая свои окна — когда подъехал совсем близко. В результате чуть не свернуло в кювет «вольво».

Ошибки нет. Угловые окна слева на двадцать четвертом этаже были темны. Как не было и знакомого серого субаря на парковке перед домом. Но Макс упорно прошел до конца — туда, потом обратно. Потом схватился за телефон. Абонент временно недоступен. Временно? Или… совсем?

Медленно сел на сырую скамейку. Как тогда, чуть больше полугода назад, в сыром марте он сидел на скамейке перед своим домом на Васильевском, точно так же гадая, куда делся серый субарь и его хозяйка. Все повторяется.

Макс устало прикрыл глаза. А с чего он взял, что так — можно? Что так вот — правильно? Наорать, наговорить гадостей, сквозь зубы буркнуть, что влюблен, швырнуть ключами и уйти? И что девушке такое вот обращение понравится? Что она стерпит, обрадуется, примет его такого всего из себя распрекрасного, с таким вот щедрым предложением с распростертыми объятьями? Да вот, похоже, что и нет.

Не обращаются так с любимыми девушками. Не бросают после признания в любви. Ключи от квартиры — это еще не все. К ним нужен человек. А человек удрал, потому что у него были важные дела. Ну и что? Доволен? Несмотря на опоздание, принципиальное «добро» на контракт они, похоже, урвали. Работы еще невпроворот, но главное — сделано. Ну и как — хорошо ли тебе, Максимилиан? Радостно ли?

Макс механически снова набрал ее номер. Глухо. Абонент — не абонент. Конечно, Киру можно будет найти. Завтра, например. Не иголка в стоге сена, зацепок много. Но — смысл? Все предельно ясно. Кира — девушка гордая. И решила, что не заслуживает такого обращения. И она права. Кто так в любви признается, МАлыш?! Да и с чего он решил, что его тоже любят? Может, из двоих любит только… один? В конце концов, ответного признания он не услышал. Сам все решил за нее. Идиот.

Макс уткнулся лицом в ладони и какое-то время сидел так — на мокрой скамейке, под порывами промозглого ветра с залива. Его накрыло какое-то странное оцепенение. Наверное, надо пойти, сесть в машину. Позвонить Косте. Переночевать у него. Завтра найти Киру, забрать ключи. Или все-таки лучше пусть Костя заберет? Даже думать об это не хотелось. Вообще ничего не хотелось. Вот тут сидеть и понемногу примерзать к скамейке. И чтобы внутри застыло и перестало саднить.

Все-таки заставил себя подняться, доплестись до машины. Там неожиданно вспомнил, что в бардачке лежит запасной комплект ключей. Ну вот и не надо никуда ехать. Но мысль о том, чтобы подняться в пустую квартиру, была тошнотворно болезненной. Пусто. Ее нет. А он мечтал, как приедет домой. Как она встретит его. И как все будет. Все. Будет. У них. Вдвоем. Здорово.

Хрена там.

И все-таки он пошел к подъезду. Лифт полз как-то особенно медленно, словно для агонию возвращения в пустой дом. Макс привалился затылком к стене и прикрыл глаза. У него в баре еще остался вискарь. Вот то, что нужно. И вино было. И чтобы завтра плохо было как Козикову. При воспоминании об утре Макс поморщился. Утром еще все было нормально. Если бы они спокойно поговорили с Кирой. Если бы он плюнул на эту чертову встречу. Если бы не бросил ее там, на перекрестке Измайловского и Троицкого — то сейчас она была бы с ним. Была бы рядом.

Макс не сразу сообразил, что замок бунтует не потому, что он не той стороной вставляет ключ. Поэтому пару раз переворачивал ключ, но дверь все никак не поддавалась. А потом до него дошло, что дело в том, что закрыто изнутри. А потом дверь открылась. За дверью стояла она. Макс едва не выронил ключи.

Мало того, что Кира все-таки пришла. Мало того, что она сейчас стояла в прихожей его квартиры, глядя на него через порог. Так еще и ее вид поражал воображение. Это если сказать мягко.

Выглядела Кира как разворот журнала вроде «Playboy» или «Maxim». На ней была надета какая-то штука… наверное, это сорочка. Черт знает, что это такое и как называется. Но по сравнению с этим одеянием то платье, в котором она была в первый раз в «Бориске», казалось теперь верхом приличия, чуть ли не монашеским облачением.

Это — было прозрачным. Вытканные узоры накидывали на черную штуковину слабый покров приличия, но среди вязи кружевных цветов кокетливо проглядывал сквозь прозрачную ткань левый сосок. Точно так же было весьма недвусмысленно заметно, что и нижней части белья на Кире тоже нет. Зато были чулки — и так же черные. Они начинались примерно на пол-ладони ниже того места, где закачивался подол черной, полупрозрачной и чертовски эротичной штуковины. Ноги Киры при таком раскладе выглядели просто бесконечными. И, кстати, сама штуковина длиной едва прикрывала то место, где соединялись эти две бесконечные идеальные ноги в черных чулках. А еще на ногах были шпильки. И в руках — бокал с вином.