Малыш, который живет под крышей

Максу понравился дядя Миша, будущий супруг матери. Он был нормальный мужик и даже не предпринимал попыток воспитывать уже взрослого, по его понятиям, парня. За что Макс был ему весьма благодарен. Но будущие супруги Горенко вознамерились забрать его с собой, против чего Макс возражал категорически. Потом подключился отец и заявил, что готов забрать сына к себе. Мальчику всё равно через год поступать, Варшавский университет – очень уважаемое учебное заведение, а польский, который Макс и так знал уже неплохо, за год можно еще лучше подтянуть. Взрослые спорили месяц. А потом Макс заявил, что лично он с места никуда не тронется. Ему шестнадцать, и он в состоянии сам принимать решения. Он остаётся в Питере, окончит школу и поступит здесь же в вуз. А если родители – оба! – не собираются поддержать его в этом решении, прежде всего финансово – он всё равно не уедет. Бросит школу, пойдёт работать дворником или грузчиком. Но из Питера не уедет.

У троих взрослых не получилось переспорить одного упрямого подростка. Так в шестнадцать Макс остался один в двухкомнатной квартире на Васильевском. Нет, за ним присматривала тётка – сестра матери. Тётя Галя даже высказывала намерение переехать на время жить на Васильевский, но две кошки и тойтерьер не позволили. И Макс был этому очень рад. Тётка периодически наезжала – с готовкой, стиркой, генеральными уборками и просто проверками по поручению сестры. К концу первого курса Макс убедил всех окончательно и бесповоротно, что способен жить самостоятельно и без контроля со стороны взрослых тёть. И ни разу потом не дал повода усомниться в собственной благонадёжности.

И, наверное, это было просто счастливой случайностью, что ни мать, ни тётка так и не узнали о трех вызовах милиции по поводу шума из-за слишком буйных вечеринок. О забытом включённом утюге, из-за которого едва не случился пожар. О потопе в ванной. О забившемся унитазе, потому что какой-то умник из гостей вывалил туда… В общем, даже для унитаза это оказалось неожиданно и «неперевариваемо». О гостивших у Макса днями и даже неделями друзьях. И подругах.

К четвёртому курсу Макс переболел собственной свободой и вседозволенностью. Постепенно сошли на нет буйные студенческие гулянки, истончился поток весёлых девушек самых разных форм и расцветок. Квартира стала приобретать все более и более цивилизованный вид.

– Я правильно поняла… – За время рассказа Макса кофе успел остыть. – Что ты с шестнадцати жил один?

– Угу, – Мáлыш махнул рукой официанту. – Тебе заказать?

Кира медленно кивнула.

– А на что ты жил? Родители помогали?

– Конечно. Отец денег присылал. И мать тоже. Стипендию я все пять лет получал, а последние пару курсов даже повышенную, как отличник – когда за ум взялся, – Макс рассмеялся. – Летом я подрабатывал – тётушка у меня экскурсовод в Петергофе, пристраивала к себе.

– Ты? Экскурсовод в Петергофе? Картина маслом! – Кира рассмеялась.

– Я же не смеялся, когда ты сказала, что библиотекарша!

– Конечно, нет! Ты не смеялся. Ты ржал!

– Точно, – Макс широко улыбнулся. – Было дело. Между прочим, я пользовался большим успехом у туристов. Меня так и норовили угостить бутербродом. Я в студенчестве был тощий.

– Не хочу тебя разочаровывать, но ты и сейчас тощий.

– Я нормальный!

Кира разглядывала его, наклонив голову и сложив руки под грудью. Серая рубашка в тонкую полоску открывает отнюдь не тонкую шею. А еще в расстёгнутом вороте видно немного темных волос ниже ямочки между ключиц. И на плечах рубашка не то, чтобы в натяг – но рельеф видно. Кира, спохватившись, отвела взгляд и неловко кивнула.

– Ну, может, и так.

Белые ночи принесли бессонницу. Дома у него в спальне были плотные шторы. Здесь, в съёмной квартире – лишь тонкий тюль. Засыпалось в не по ночному светлой комнате с трудом. Лежал, глядя в потолок, на сотый раз перепланировал свою новую жилплощадь. А потом, когда лежать надоедало, вставал с постели, садился к столу и рисовал. Не зайцев. А элементы интерьера. Воплощал идеи, которые приносили с собой бессонница и белые ночи.

И когда, прищурившись, разглядывал в очередной раз нарисованное, в голову неизбежно приходил вопрос: «А понравилось бы это Кире?». Вот тогда подкатывала какая-то странная грусть. От невозможности взять, сфотографировать рисунок и отправить ей с припиской: «Как тебе идея?» И спустя полминуты получить ответ: «Круто!» Несмотря на то, что на часах – половина первого ночи. Иногда он смотрел на телефон, и ему казалось, что он видит сообщение от нее: «Покажи, что еще придумал?» Странно было это всё. Это желание звонить ей по ночам – днём такого не было. И эта потребность, чтобы в час ночи тебе кто-то ответил. Чтобы кто-то не спал с тобой за компанию.

Несмотря на то, что с шестнадцати лет Макс был, по сути, предоставлен сам себе, именно сейчас он почувствовал, что это такое – когда тебе в затылок смотрит одиночество. И какой тяжёлый у одиночества взгляд. Особенно белыми ночами, когда так трудно, почти невозможно уснуть.