Малыш Николя

– Жаль, что это не девочки[3], – вздохнул директор, – а то можно было бы одеть их в синее, белое и красное, а ещё – так иногда делается – можно было бы завязать им на голове красивые бантики, это всегда производит замечательное впечатление.

– Если мне кто-то попробует нацепить бант, то ему не поздоровится, – буркнул Эд.

Директор быстро обернулся и посмотрел на Эда одним очень большим глазом, а другим совсем маленьким – из-за того, что у него ужасно задралась одна бровь.

– Что ты сказал? – грозно спросил директор, и учительница поспешила ответить:

– Ничего, господин директор, это он закашлялся.

– Да нет, мадемуазель, – сказал Аньян, – я слышал, он…

Но учительница не дала ему договорить, а просто сказала, что его никто не спрашивает.

– Вот именно, грязный стукач, – подтвердил Эд, – не твоего ума дело.

Аньян заревел и сказал, что его никто не любит, что он очень несчастный, и что ему плохо, и он всё расскажет своему папе, и тогда уж все увидят, что будет, а учительница сказала Эду, чтобы он не смел открывать рот без разрешения, а директор провёл рукой по лицу, как будто хотел его вытереть, и спросил у учительницы, закончена ли эта дискуссия и может ли он продолжить. Учительница сделалась вся красная, ей это очень идёт, она тогда становится почти такой же красивой, как моя мама, но, правда, у нас дома совершенно красным обычно делается папа.

– Итак, – продолжил директор, – эти трое детей подойдут к господину министру и преподнесут ему цветы. Для репетиции нам нужно что-нибудь, что было бы похоже на букеты.

Бульон, наш воспитатель, сказал:

– У меня есть идея, господин директор, я сейчас вернусь.

И он убежал, а потом вернулся с тремя метёлками из перьев. Директор немного удивился, но потом сказал, что ладно, в конце концов, для репетиции это тоже подойдёт. Бульон дал каждому из нас по метёлке – Эду, Аньяну и мне.

– Хорошо, – кивнул директор. – Теперь, дети, представим себе, что я – это господин министр, вы подходите и преподносите мне метёлки.

Мы сделали точно как велел директор и отдали ему свои метёлки. Директор держал их в руках, но вдруг ужасно рассердился. Он посмотрел на Жоффруа и сказал ему:

– Эй, там! Я заметил, что ты смеёшься. Расскажи нам, что тут происходит такого смешного, и, быть может, мы бы тоже могли повеселиться.

– Да то, что вы сказали, мсье, – ответил Жоффруа, – что Николя, Эду и этому подлому любимчику Аньяну завяжут бантики на голове, это ужасно смешно!

– Хочешь получить в нос? – спросил Эд.

– Ага, – сказал я, и Жоффруа дал мне оплеуху.

Мы начали драться, и все остальные ребята тоже, кроме Аньяна, который катался по земле и кричал, что он никакой не подлый любимчик, и что его никто не любит, и что его папа пожалуется министру. Директор размахивал перьями и кричал:

– Прекратите! Немедленно прекратите!

Все носились по двору, мадемуазель Вандерблерг стало плохо. В общем, было здорово.

На следующий день приехал министр, и всё прошло отлично, но мы ничего этого не видели, потому что нас на это время посадили в школьную прачечную, и если бы даже господину министру захотелось с нами повидаться, у него бы ничего не вышло, потому что дверь была заперта на ключ.

Странные всё-таки бывают идеи у нашего директора!

Я курю

Я был в саду и совершенно ничего не делал, когда пришёл Альцест и спросил, что я делаю, и я ему ответил:

– Ничего.

Тогда Альцест сказал:

– Идём со мной, я тебе кое-что покажу, повеселимся.

Я тут же пошёл за Альцестом, потому что мы с ним всегда здорово веселимся. Альцест, не помню, говорил я вам раньше или нет, мой друг, который очень толстый и всё время ест. Но сейчас он не ел. Он держал руку в кармане и, пока мы шли, всё время оглядывался, как будто хотел проверить, не следит ли кто за нами.

– Что ты хочешь мне показать, Альцест? – спросил я.

– Подожди, не сейчас, – сказал он.

Наконец мы повернули за угол. Альцест вынул из кармана толстую сигару.

– Смотри, – показал он, – это настоящая, а не шоколадная!

То, что она не шоколадная, он мог бы мне и не говорить, потому что, если бы она была шоколадной, Альцест не стал бы мне её показывать, а давно бы съел.

Я был немного разочарован, потому что Альцест ведь обещал, что мы повеселимся.

– Что мы будем с ней делать? – спросил я.

– Что за вопрос! – ответил Альцест. – Курить, разумеется, чёрт возьми!

Я был не очень-то уверен в том, что курить сигару – это действительно хорошая мысль, и потом, мне почему-то показалось, что маме с папой это может не понравиться, но тут Альцест меня спросил, запрещали ли мне мама с папой курить сигары. Я задумался. В самом деле, папа и мама запрещали мне рисовать на стене у меня в комнате, разговаривать за столом, когда у нас гости и меня никто ни о чём не спрашивает, наливать в ванну воду, чтобы пускать там кораблики, есть пирожные перед обедом, хлопать дверью, ковырять в носу и говорить плохие слова, но что касается курения сигар, этого мне мама с папой никогда не запрещали.

– Вот видишь! – воскликнул Альцест. – Но, чтобы не было лишних проблем, мы всё-таки где-нибудь спрячемся, чтобы можно было покурить спокойно.