Малышка для зверя

Не смог я. Не смог мимо пройти, глядя на то, как старикан кровью собственной захлёбывается. Он меня не бросил. Вот и я не должен. Спасу. В последний раз. И мы квиты. Дальше каждый своей дорогой двинется. Надеюсь, после моих жертв он про нас навсегда забудет. Простит, поймёт и отпустит на все четыре стороны.

Мне пришлось сделать непростой выбор.

Прости, любимая, прости… Но я должен. Плохо ему, подохнет не дай Бог, а я мимо пройду. Нет. Нельзя так. Подумаешь, перестрелка! Привычное дело! Каждый день такое дерьмо практикуем. Так что не стоит бояться.

* * *

Отпустил её. Со слезами на глазах, с болью в сердце. Пусть ребёнка спасёт, и себя тоже. А когда Настя уехала… Мне почему-то показалось, что мы с ней в последний раз видимся. Этот момент, когда друг другу в глаза перед расставанием взглянули, словно в замедленном кадре тянулся. А затем дверь хлопнула. Медленно так, со скрежетом противным, до холодных, пробирающих в самые кости, мурашек.

Люблю только тебя, Настя!

И всегда любить буду…

Чтобы ни случилось.

Я подполз к отцу за секунду до того, как в его грудь словно что-то врезалось. Он подпрыгнул, схватившись за сердце, а у меня голова закружилась и легкие в камень превратились, когда до разума дошло, блять, что его подстрелили.

Батя сидел неподвижно, тяжело дышал, спиной прислонившись к днищу опрокинутого автомобиля, и что-то невнятное шипел, истекая кровью. Его белый смокинг полностью окрасился в красный. На руках, голове и ногах множество рваных ран.

Старый дурак!

Как ты посмел допустить эту хрень!

В день своей свадьбы…

Тогда я ещё не знал, что нападение случилось раньше. И что ни дома, ни лаборатории больше не существует. Как и старой, вечно ворчливой Аделины, надоедливых шлюшек-близняшек, вечно улыбающейся тети Гали, нашей конюшни, роскошного сада и всего остального, в один миг превратившегося в тёмный пепел.

Я к отцу ближе подсел, пытаясь его защитить, отстреливаясь от выродков, а он, с лёгкой улыбкой на бледном лице, руку мне на плечо положил, этим жестом сраным словно простился.

– Ты это… прости меня, – хрипло закашлял, – как же я сразу не догадался, что Настенька тебе в душу запала. Идиот старый. Сам ведь влюбился, как пацан пятнадцатилетний. Но лучше бы не мучал девчонку. Она ведь боялась. Запугал я её, что якобы всех, кого любит, порешаю, если на любовь мою невменяемую взаимностью не ответит. Не любит она меня. И деньги мои не любит. Я её затравил до такой степени, что она даже шагу без моего разрешения сделать боялась. Только вот с пулей в животе понял наконец, что ошибку совершил. Береги её, сын, и прости за всё. Любит она тебя, до безумия любит. И в первую очередь лишь за тебя боялась, когда угрозы от меня выслушивала. Только сейчас я это понял. Только сейчас ужас в её глазах заплаканных вспомнился. Прости, сына… прости. Повезло тебе с девочкой… Не то, что мне, – он бледнел на глазах, слабея в моих руках, и с каждым сказанным словом хрипел, захлёбываясь в собственной крови. А я… я, блять, ничего не мог сделать! Нас окружили. Но я всё ещё продолжал отстреливаться, прячась за опрокинутую тачку, понимая, что патронов практически не осталось.

– Эй! Па! Держись! – легонько его встряхнул, приобняв за плечи, мельком поглядывая на то, как последний оставшийся стрелок, прячась в кустах, ствол перезаряжает. – Только не отключайся! Слышишь! Не смей! Говори со мной. Говори… умоляю. – Процедил сквозь стиснутые зубы, ощущая подступающую резь в глазах, вставляя в пушку последний магазин. – Отставить, па! Ты, блять, что, серьёзно? Слабак, значит? Сам же учил, что отстреливаться до последнего нужно! Папа…

Когда я снова на отца обернулся, отвлекаясь от шифрующегося в кустах киллера, в груди что-то лопнул, а на ресницах едкая влага выступила. Я всегда считал, что мужики не бабы, им просто природой рыдать не дано, но сейчас… сейчас всё само собой получилось. Он лежал на спине без малейших движений. Голова опущена, глаза закрыты… Даже грудь замертво пала, а руки… его окровавленные руки, которые рану зажимали, обмякли, рухнув на сырой асфальт в груду битого стекла.

– Па… Нет, ты не можешь… У нас ведь столько планов было! А как насчёт того, чтобы бошку кретину Ярославу оторвать, а? Всё как ты любишь! Чтоб кровища до хрена, крики, стоны, боль врага… Я ведь тебе подарок из Японии заказал. Катану. Антикварную. Слышишь, – подполз, подёргав за локоть. А в ответ – ни звука. – Я ведь столько всего сказать хотел… Просто знай, что ты самый лучший. Ты всегда для меня родным был. Им и останешься, – крепко сжал ледяную ладонь, мысленно простившись, как раз в тот момент, когда на меня градом череда автоматных выстрелов обрушилась.

– Проклятье!

Перекрестившись, я буквально на рожон бросился, направляясь в кусты. Возле опрокинутого джипа началось возгорание, которое на секунду отвлекло наёмника. Тачка вместе с погибшим мне дорогим человеком вспыхнула подобно спичечному коробку, вмиг поглотившись пламенем.