Малышка (СИ)

— Бля, что за липкая дрянь… — бормочу я, провожу рукой по губе и морщусь от боли. На тыльной стороне ладони остается кровавый след. Откидываюсь на спинку, снова закрываю глаза, прокручивая случившееся. — Они тебя не тронули, Бон-Бон? — спрашиваю, не поворачивая головы в ее сторону. Если она скажет «да» я просто, мать его, взорвусь.

— Нет, ты приехал вовремя, — отвечает она дрожащим голосом.

— Хорошо. — Зачем-то киваю, и подавляю новую вспышку боли. — Я думал, ты снова валяешь дурака, поэтому не брал трубку. Хуевый я брат.

— Ты мне не брат! — выкрикивает она и так резко дает по тормозам, что я чуть не прикладываюсь лбом о переднюю панель.

— Вообще больная?! — ору я.

— Да! — огрызается она, чуть не с «мясом» вырывает замок ремня безопасности — и переползает мне на колени. — Да, больная! Больная! — Хватает меня за волосы, словно мальчишку, резко заводит голову назад, нависает надо мной и все, что я вижу — ее полные слез глаза на фоне забрызганного яркими звездами индигового неба. — Больная! Твоя! Твоя, понял ты, идиот?!

— Моя, — повторяю, чувствуя себя счастливейшим придурком на свете. — Больная Бон-Бон говорит такие странные вещи. Ты экстези наглоталась? Ну-ка, тест на адекватность: ты же в курсе, что я не Тапочек и не твой боксер, и не милый безотказный Влад? Помнишь, что я херовый брат Рэм, которого ты ненавидишь?

Она так больно тянет за волосы, что я все-таки шиплю.

— Я в курсе, что ты — мой доберман, — говорит с неожиданной злостью, как будто не я десять минут назад спас ее от неприятностей размером с австралийский континент. — Так и будешь изображать из себя сломанного Буратино или, наконец, поцелуешь меня?

— Сломанный Буратино? — Хочется смеяться в голос, впервые за долгое время — от всей души. — Нет, малышка, на деревянного олуха я не согласен. Дай хоть к доберману привыкнуть.

— Я для тебя сотню прозвищ придумаю, — обещает Бон-Бон и наклоняется ко мне, уничтожая собой все, что существует за пределами моей машины, за пределами нас.

У нашего поцелуя вкус крови и боли, отчаяния и жажды. Я хочу выпить ее до самого дна, хочу упиться моей карамельной девочкой вдрызг. Как пацан, который впервые в жизни притронулся к коллекционному Хеннесси: пью и не могу остановиться, смакую, но жадно глотаю каждый вздох мне в рот, каждый гортанный стон. Мой или ее? Не все ли равно.

— Еще хоть на одну женщину посмотришь — и я тебя придушу собственными руками, — обещает она, отрываясь от меня, чтобы слизать со своих губ мою кровь.

— У кого-то прорезалась собственница, — подначиваю я, сам не зная зачем.

— Рэм! — орет она, заламывая мою шею до жалобного хруста позвонков.

— Шучу, ненормальная! — смеюсь я, поднимаю руки и укладываю ладони ей на бедра. Пальцы убиты в хлам, я даже сжать ее как следует не могу, но хоть так. — Затрахаю тебя до состояния кавалеристской походки — будешь знать, как плевать намое либидо.

— Дурак, — бормочет, краснея, Бон-Бон.

И смущенно улыбается, превращаясь в самую яркую, сумасшедшую и сладкую звезду на небесном своде мой жизни. Единственную, если уж на то пошло.

* * *

Мне хочется целовать ее еще и еще. До одури, чтобы губы болели и ныли, как в детстве, когда я дорвался до своей первой девчонки. Только в тот раз я просто пользовался ею, как тренажером и собирался получить максимум пользы за минимальный срок.

Понятное дело, что желание поцелуев с Бон-Бон совсем другое: такое яркое, что обжигает откуда-то изнури, разрывает хрупкую оболочку самообладания, заставляет забыть о боли в распухшей щеке, о том, что моя губа все еще кровоточит и вообще я сейчас тот еще «красавчик». Но моя карамелька смотрит так, будто у меня нет ни единого изъяна.

— Не плачь больше, — успокаиваю ее, подрагивающими от небольшой боли пальцами вытирая влажные потеки с ее щек.

— Ты пришел за мной, — бормочет она, мотает головой, словно хочет избавиться от неприятных мыслей. — Дурачок пришел спасать Принцессу из лап Змея-Горыныча.

— Дурачок? — Вскидываю бровь, старательно делая вид, что размышляю над тем, как бы посильнее обидеться. — Знаешь, малышка, не то, чтобы я раскатал губу, но вариант Рыцарь на белом коне спас Спящую красавицу из плена Дракона мне как-то больше по душе.

— До рыцаря на белом коне, доберман, тебе еще расти и расти.

Она в шутку тянется, чтобы щелкнуть меня по носу, но я обвиваю ее талию, притягиваю к себе, с отчаянной остротой понимая, что вот оно — сокровище в моих руках. Бон-Бон не сопротивляется, льнет ко мне и несколько минут мы просто обнимаемся, как целомудренные школьники. И это очень хорошо. Намного лучше чем все то, что я вытворял прошедшие недели. Потому что я не помню ни лиц, ни имен, ни вкуса кожи всех тех «давалок» на один раз. А происходящее сейчас уже заклеймило мою память, вне зависимости от того, что будет с нами через неделю или год.

Мне хочется спросить, куда подевался ее боксер, но я держу любопытство под замком. Чувствую, что сейчас этот разговор не критично важен ни одному из нас, потому что момент одного на двоих катарсиса идеален настолько, насколько вообще может быть идеальным что-то нематериальное в этом мире.