Малышок

Это был не «кто-то», а рыжебородый фотограф, и не один, а с неизвестным военным человеком - офицером в фронтовых погонах и с полевой сумкой.

Увидев фотографа, Катя все вспомнила - вспомнила их первую встречу, которая кончилась так печально, - и опустила голову, притворившись, что ничего не видит, хотя, конечно, ей было интересно знать, зачем они явились.

Фотограф сразу узнал ее и подошел ближе:

- Здравствуйте, Катя… Как вы поправились!

Он замолчал, снял шапку, вытер пот со лба и уставился на офицера, а офицер внимательно, очень внимательно смотрел на Катю и улыбался, трогая кончиком указательного пальца дужку своего пенсне, чтобы лучше видеть. Это было неприятно, даже обидно Кате, но она не знала, как к этому отнестись, и только покраснела.

- Ну конечно, вы не ошиблись, - проговорил офицер. - Это совершенно очевидно.

- Конечно, не ошибся! - воскликнул фотограф. - У фоторепортеров замечательная память на лица и фамилии.

- Глаза такие же синие…

- Совершенно синие! Других таких нет во всем городе. То есть, может быть, и есть, но я не встречал… Катя, можно остановить на минутку станок?

Станок замер. Замерла и Катя. Силы сразу оставили ее. Офицер достал что-то из полевой сумки и протянул Кате.

- Вы, может быть, знаете эту вещь? - спросил он.

- Это портсигар… - сказала она. - Это папин костяной портсигар… - Она смотрела на резной портсигар как во сне. Ее губы шевелились, но не получалось ни одного слова, а щеки становились все бледнее. - Откуда… это? - спросила она наконец с тоской. - Что с папой?

- Решительно, решительно ничего! - быстро проговорил офицер. - Ваш отец на днях дал мне этот портсигар вместо письма, потому что тут вырезаны его фамилия и инициалы… Я должен был найти вас, и вот…

Он не успел добавить ни слова.

БУРЯ

В этот день инженер термообработки Нина Павловна Галкина и профессор Колышев из Института металлов сдавали специальной комиссии новый способ - новую технологию закалки тонкостенной детали, которую на заводе называли «рюмкой». Борьба с капризной «рюмкой» подошла к концу. Об этом говорили диаграммы, вывешенные возле свинцовых ванн: цех в обычной работе уже получал девяносто и больше процентов годных «рюмок». Теперь нужно было в присутствии комиссии пропустить через ванны пятьсот «рюмок». В исходе этого экзамена было заинтересовано много заводов, каливших тонкостенные детали для «катюши».

Настал решительный торжественный момент в жизни молодого завода, в жизни Нины Павловны. В цехе было тихо, так тихо, что Павел Петрович, конечно, услышал бы даже ничтожный скрип своего транспортера, но и транспортер действовал бесшумно. Печной работник клал «рюмки» в сеточки-люльки. «Рюмки» одна за другой плыли к электрованнам. Калильщики брали «рюмки» щипцами, погружали в свинец, выдерживали, вынимали, сбивали капельки свинца, окунали в масло, ставили на железный стол-каретку, а контролеры промеривали остывшие «рюмки».

Поток шел без перерывов и не требовал вмешательства Нины Павловны.

Она наклонилась к полному, важному старику, который сидел на стуле, упершись кулаками в колени, и внимательно следил за работой калильщиков:

- Профессор, первая сотня на исходе…

Снова тишина… Парторг что-то объяснял шепотом товарищам из горкома партии. Члены комиссии главка столпились возле контрольного стола. Кончался контроль первой сотни деталей. Годные «рюмки», получив меловую отметку «п» - «принята», - выстраивались пирамидкой; забракованные, получившие перечеркнутый нолик, отставлялись в сторону.

- В первой сотне девяносто одна годная, в том числе три с допустимым браком, - сказал один из членов комиссии профессору. - Начало хорошее…

- У нас бывало девяносто безусловных, - спокойно ответил профессор. - Нынешним результатом я недоволен.

- Бывало и девяносто две безусловных, - задумчиво проговорил Дикерман.

- Всего два раза, - откликнулась Нина Павловна.

- Но все-таки бывало! - И Дикерман лихо сбил с «рюмки» капельки свинца.

- Мне все же кажется, что ванны холодные, - сказал профессор. - Проверьте температуру, Нина Павловна.

- Хорошо, - ответила она безучастно, как человек, который боится потерять нить какой-то мысли, и продолжала следить за работой калильщиков, озабоченно сдвинув брови.

Сталь, сталь шла через руки калильщиков - сталь, такая крепкая и такая нежная, такая капризная, что возле нее впору было бы ходить на цыпочках и не дышать. Сколько хлопот доставила цеху непокорная сталь!

- Хорошо, профессор, - повторила Нина Павловна, забыв, что уже ответила ему, и осталась на месте, по-прежнему настороженная, почти окаменевшая.

Но ей всё мешали думать, всё мешали соединять в одну цепочку какие-то смутные догадки. Что это за шум в дверях цеха? Чей это звенящий голос: «Идемте скорее, идемте же!» Кто это мчится через цех? Катя? С каким-то незнакомым военным, который путается в полах шинели и придерживает пенсне.

- Нина! - крикнула Катя. - Ниночка! Папа жив! Смотри, папин портсигар! Это вместо письма. Ниночка!… Помнишь папин портсигар… твой подарок!

Прижав руку к груди, Нина Павловна оперлась на спинку стула и сказала: