Мама

Когда я возвращался из школы, то часто видел, как мама ругается с отчимом или другими деревенскими, но никогда не вникал, в чём дело. Мне всегда казалось, что она не должна была так делать, что это было неправильно. Учитель изо дня в день твердил нам о единстве трудящихся масс, а мама ругалась с товарищами. Она была неправа. Я никогда не думал о том, что не одна она целыми днями собачилась с соседями, что так поступали и все остальные. Никогда не думал, что если бы она им не отвечала, они бы всё равно не отстали. Что она всё равно навлекла бы на себя неприятности. Я всегда обвинял маму. Мне никогда не приходило в голову, что делает она это ради нас с сестрой. Мама была как старый вол, что защищает телёнка не щадя жизни. Она поступалась своим достоинством, чтобы сохранить наше. Своим горем она покупала наше счастье. Я совсем не понимал этого. Я всё думал, что мама ругается с людьми и что это позорище. Мысленно я провёл между нами черту – мама была по одну сторону, я по другую. Я считал себя неподкупным, кристально честным Бао-гуном[4], стоявшим на стороне очевидной справедливости. Оттуда я судил о правде и кривде, оттуда же судил и о маминых ошибках. Хотя я никогда не говорил ей этого в глаза, но в душе я бессчётное число раз ставил всё под сомнение, протестовал и смеялся над нею.

Глава 4

У мамы были скверные отношения с деревенскими, но я не мог допустить, чтобы у меня они тоже оставались скверными. Мне хотелось, чтобы они считали меня здравомыслящим, воспитанным человеком. Я винил маму в том, что она не сумела наладить в деревне нормальной жизни, а сам вел себя как настоящий подхалим. Завидев издали взрослых, даже тех, кто ругался и дрался с мамой, я за версту начинал их приветствовать, словно они были мне родные. К своим школьным приятелям я относился лучше, чем к родным братьям и сёстрам, несмотря на всё, что мне довелось от них вытерпеть. Как нам твердил учитель, так я и делал. Я не мог портить нашу сплочённость из-за противоречий между взрослыми. Я хотел влиться в коллектив.

К нам с сестрёнкой относились как к чужакам, к изгоям. В третьем классе дети из Шанбучи отправлялись учиться в Сябучи. В нашей деревне был всего один учитель, а потому там учились только два года. Пока первый класс был на уроках, второй делал домашнее задание – и наоборот. На третий год все отправлялись в соседнюю деревню Сябучи, ниже по склону. В Шанбучи наше с сестрой обособленное положение ощущалось не так остро. В Сябучи я узнал до конца вкус одиночества. Почувствовал себя бродячей псиной, которую гонит прочь вся деревня. Я мог опираться только на себя самого, чтобы отделаться от этого наваждения.

На самом деле деревенька Сябучи тоже стояла на горе. Просто гора была пониже нашей. Казалось, что деревни расположены совсем рядом, но дорога петляла и петляла, обкручиваясь вокруг склона, как бесконечная колбаса. В Сябучи была большая производственная бригада. Под её началом трудились четыре обычные: Сябучи, Шанбучи, Бапинъянь и Луаньжэ. Всё это были непривычные уху, чудные названия на языке туцзя. Народ придумывал рифмованные поговорки, чтобы их запомнить.

Поскольку шагать было очень далеко, дети звали друг друга и ждали, пока все соберутся, чтобы идти в школу и из школы вместе. Все очень боялись идти поодиночке. Отчимов сын никогда не разрешал мне и сестрёнке идти вместе с его компанией. Сестра ела ужасно медленно. Миску риса она жевала по полчаса, как будто играла в дочки-матери, обстоятельно и долго, никуда не торопясь. Это давало ему отличный повод избавиться от нас с сестрой. Каждое утро не успевала она доесть, как отчимов сын уже грохал о стол миской и выбегал на улицу в компании других мальчишек. За это я всякий раз нещадно ругал её. Глядя вслед убегающему сводному брату, я топал ногами от нетерпения и принимался орать: «Ну давай уже, быстрее!» Иногда я мечтал, как отберу у неё рис, не дав доесть. Сестрёнка и так никогда не доедала до конца, она роняла миску и вылетала из дома вместе со мной.

Когда мы догоняли других детей, они никогда не позволяли нам с сестрой идти рядом. Отчимов сын часто говорил с угрозой: «Ещё раз за нами пристроитесь, забью к чёрту».

Потому мы с сестрой не осмеливались идти к ним слишком близко. Мы тащились сзади, на почтительном расстоянии. Когда они оборачивались и смотрели на нас, мы останавливались как вкопанные и делали вид, что вовсе и не шли за ними следом. Когда они снова пускались в путь, мы почти бесшумно догоняли их быстрым шагом.

Я совсем не боялся драки. Я был им не по зубам. А вот сестрёнка была слишком маленькая и худенькая. Она бы не справилась. Я боялся, что её могут задеть в драке. Мне одному, всего с двумя руками, было не перебороть всех мальчишек деревни.

Не решаясь на драку, мы с сестрой тащились следом за остальными, как бродячие псы. Две маленькие собачки, со страхом и трепетом бежавшие след в след с волчатами, принявшие их за ровню. Со временем сестрёнка надоела мне до чёртиков, и я не разрешал ей идти со мной. Я сам быстрым шагом догонял остальных.