Мама, я демона люблю!

Ему очень не нравился этот разговор. Не сказать, что ему в принципе нравились разговоры. Нет, он обожал супругу! Прекрасная, сильная, мудрая женщина. И его до щемоты в сердце радовало её легкомысленное щебетание про соседей, про новые неожиданные (для неё, разумеется) свойства растений, про новое платье, которое она купила ещё неделю назад, а он так и не отметил это. Слушать, но не говорить — вот это блаженство! Он никогда не был образцовым мужем. Образцовый, наверное, поддерживал бы бессмысленную беседу. Но он мог думать лишь о новом источнике магии, она погрязла в быту. Чем учёный мог её развлечь?

Добрая, нежная, заботливая. Любимая. Просто он не умел этого показать.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​Он кивнул. Конечно, она помнит. И бесконечные прогулки безлунными ночами, и молчание, разбавленное поцелуями, и его доверие.

Брид не ждала ответа. Давно уже не ждала.

— Но всему приходит конец, — если бы она прятала глаза, он бы решил, что врёт. Но она никогда не пасовала перед правдой. Приняла её и сейчас.

Лаин ещё раз кивнул. С трудом, хотя и безумно не любил лишних слов вслух, вытолкнул из почему-то пересохшего горла:

— Ты ведь знаешь, что я тебя люблю?

Она рассмеялась. И была в этом смехе какая-то горечь, будто передержали отвар из ароматных полевых трав, и вместо сладкой настойки получился тёмный бесполезный вар.

— Если бы это было не так, всё закончилось бы давным-давно.

Она отступила назад, перешагивая порог. Выставила вперёд руку, уперла ему в грудь, не позволяя повторить шаг.

Лаин никогда не был дураком. Невезучим учёным, посмешищем, которого раз за разом выкидывали на улицу сильные мира сего, — да. Но не дураком.

Всё повторялось, шло по кругу. Когда он просил помощи, когда умолял о поддержке, предлагал очередному богатею, купцу, правителю безграничную власть… перед ним захлопывалась дверь.

Раз, второй, третий, пятидесятый… Снова и снова, с глухим стуком втаптывая его надежды в грязь. Он ведь просто хотел сделать мир лучше. Почему сердце глухо колотит в рёбра, предчувствуя удар?

— Это всё? — как бы он хотел растянуть этот миг! Порвать на мелкие кусочки, сложить в новый узор, переписать, как формулу с ошибкой…

Она единственный раз отвела глаза. Прикрыла веки совсем ненадолго. И выдохнула:

— Всё, Лаин. Любовь не может длиться вечно. Уходи.

Дверь родного дома захлопнулась перед ним с глухим стуком.

По рассохшейся дверной доске полз маленький жучок. Он был совсем небольшим и очень хотел спрятаться от уличной сырости, переночевать в тепле. Он тыкался то в одну, то в другую щель, раз за разом пробовал тонкой лапкой царапины на двери, чтобы проверить, не станет ли она лазом в уютный дом. Но старая рассохшаяся дверь была ещё достаточно крепкой, сидела плотно и не оставляла ни единого шанса вернуться.

Сколько он простоял так? Наверное, не так уж долго. Ведь маленькие рыжие девочки тоже не желают мёрзнуть ночью на улице.

— Папа?

Она не решилась схватить его. Лишь стала посередине садовой дорожки. С вытянутыми по швам руками, отчаянными глазёнками и такая сильная. Как мать.

— Мне придётся уйти, милая.

А что ещё он мог сказать? Оправдаться? Разве оправдаешь остывшие чувства? Извиниться? Разве можно простить того, у кого нет власти остаться?

— Папа, — её голос дрогнул и лишь глазёнки сверкали в темноте всё тем же больным отчаянным блеском. — Папа, пожалуйста, не уходи.

Наверняка по её щекам текли слёзы. Он был уверен, что да. Но посмотреть, обнять, утешить не мог. Потому что сам нуждался в этом куда сильнее.

— Мне придётся, милая.

— Пожалуйста, — она сделала к нему четыре быстрых шага, вытянула ручонки, но так и не вцепилась в отцовский сюртук. — Ты нужен нам! Прости меня, пожалуйста! — затараторила она. — Я больше не стану отвлекать тебя от работы! Честно-честно! Больше не буду мешаться! Я всё что угодно сделаю, клянусь, только вернись!

— Мне бы очень хотелось верить, что ты можешь. Обещаю, что найду способ вернуться, — он никогда не был заботлив. Не умел, не знал, как. Но в последние слова вложил всю нежность, на которую только был способен: — До свидания, милая.

Он и правда собирался вернуться.

Лаин всегда работал допоздна. Засиделся он и сегодня.

Укус недовольной книги-артефакта вырвал его из полусонного забытья мгновением раньше, чем кто-то торопливо заколотил во входную дверь.

Макклот недовольно проморгался: спать он не собирался совершенно. В плане сегодняшнего дня значилось ещё два эксперимента и восьмой с десятым тома «Легенд об исчезнувшей магии».

На ходу проверив, все ли пуговицы рубашки застёгнуты, он с неудовольствием нащупал прилипший к щеке листок бумаги. Расплывшиеся, не до конца высохшие чернила уверенно складывались в слова. Слова, которые он повторял про себя снова и снова, выцеживал сквозь стиснутые в безнадёжном отчаянии зубы. Слова, которые заставляли его совершить задуманное, как бы тяжело это ни было.

«Любовь не может длиться вечно».

Он знает. Но ещё он знает, что на свете есть сила, способная это изменить.