Мама, я жулика люблю!

— Если бы ты была влюблена… Я бы поняла, не думай, что я ханжа какая-то. Ты бросаешься от одного увлечения к другому. Зачем ты тратишь столько своей энергии и времени на них? Ты даже не задумываешься, кто они — твои увлечения. И я ведь не договариваю.

Я сажусь за пианино.

— Знаешь, эту прелюдию Шопена один француз, Серж Гинзбург — жуткий наркоман, алкоголик и развратник — адаптировал и записал в исполнении своей жены. Очень сексуально.

Мне моя мама кажется сексуальной. Она садится в кресло. Странно, я никогда их — мать с Валентином — не слышала. Ведь только что подумала, что она сексуальна, и в то же время не могу представить себе мою маму… Я вот даже себе стесняюсь сказать — мою маму ебущейся. Моя мама?!

В той старой коробке из-под обуви я нашла клятвы-стихи моему отцу. Мама клялась ему в любви и в том, что он был и навсегда останется единственным, незаменимым. Мой отец умер, когда мне было два дня. Мне всегда стыдно ехать на кладбище. А мать вот уже четырнадцать лет ездит. С цветами, с маленьким деревцем. И в сумке всегда лопатка, совок, кисточки с краской… Я хожу вокруг чужих могил и стесняюсь сесть на скамейку возле отцовской.

— Я спою тебе песню, которую сама сочинила.

— Конечно, спой, доченька. Может, я из нее что-то пойму о тебе.

Валентин, дядя Валя, никогда не стал мне отцом.

* * *

Без пятнадцати девять утра мать входит в комнату. Ей уже на работу.

— Наталья, чтобы сегодня вечером — дома! Понятно?

Понятно. Я смотрю на нее с дивана. Она, наверно, долго заснуть не могла — мешки под глазами. Думала, небось, что она не так сделала, когда упустила, проглядела меня?

Ольга, конечно, раньше одиннадцати не придет. И вообще — она, может, там уеблась с итальяшками. Они, как грузины, любят блондинок. А Ольга не знает, кого любит. И на днях сказала, что не знает, испытывает оргазм или нет. И меня все пытала — а ты, а ты? Мне в последнее время неохота с ней откровенничать. А она очень любит вдаваться в подробности. И как она его член сначала пальчиками перебирала, как чувствовала набухающие веночки, и как осторожненько языком лизнула самую головку, и потом только, когда он вздрогнул, взяла весь в рот. У Ольги маленький рот. И зубы передние выпирают немного. Неужели хуй помещается в ее рот? По ее собственному признанию, она предпочитает ебаться. Стоя на коленках, и чтобы он держал ее за жопу. Она обижается, когда после очередного ее рассказа я улыбаюсь и молчу, а не посвящаю ее в свои постельные приключения.

4

— Алло. Говорит Александр.

— О, добрый день.

Надо же, телефон где-то раздобыл…

— Я не думаю, что он останется добрым для тебя. Предчувствую, что ты ничего не знаешь.

— Ах, как в театре!

— Надеюсь, ты не закричишь бис на эпилог: вы наградили меня гонореей, дорогая.

— ?…

— Триппером, может, ясней для тебя.

— Я не понимаю…

— Хули тут не понимать, еб твою…

— Но я не знала!

— Конечно, откуда тебе знать! Ебешься со всеми подряд!

— Я тебя тоже не знала…

— За это ты одарила меня трипаком?!

— Но мы ведь даже …

— Бля, не надо фонтаны спермы извергать, чтобы заразиться! Короче, через два часа жду тебя в саду напротив Елисеевского. Третья скамейка справа. Не придешь — пожалеешь! Поняла?

— Да. Но…

«Ту-ту-ту-ту-ту…»

Зачем? Он собирается убить меня. В саду?… Что же это такое произошло? Ничего не соображая, хожу по комнате. Провожу рукой по клавишам незакрытого с вечера пианино. Туда — прллл. Обратно — прррл. Туда… Обратно — бамс! В голове какая-то каша — на колени перед царицей Грузии, Мцыри, Гарик…

Я открываю сервантик — на нижней полке навалены блокнотики, тетрадки, вырезки из журналов и несметное количество бесплатных медицинских брошюрок, приносимых матерью с работы. «В помощь занимающемуся аутогенной тренировкой», «Мигрень и борьба с нею», «Личная гигиена женщины», «Венерические заболевания»! Боже ты мой, Венера — блядь…

Совсем не надо, чтобы Ольга пришла сейчас. Но она приходит — с туфлями, с шарфом.

— Номера в «Ленинграде» — говно. С «Европейской» не сравнить.

Я почти не слушаю ее. Три дня как раз прошло. И женщина может об этом не знать. Неужели Гарик знал и ебал меня? Мерзкий грузин! Ебал меня своим больным хуем!

— Такой мокренький. Я в жизни не ебалась с гондоном. Интересно сначала было, но потом неприятно — как что-то неживое в тебе…

Почему я должна верить этому хую Иванычу? Может, он на мне отыграться хочет за кого-то?

— Они, наверное, боятся русских баб. А может, за границей все с гондонами ебутся, может, так принято?

Почему у нас так не принято? Не было бы таких историй… Но Ольга же сказала, что неприятно… Да и из отечественных презервативов можно боты делать — выдержат. В брошюрке написано: «срочно обратиться в кожно-венерологический диспансер». Как я туда могу обратиться?! В четырнадцать лет?

— Давай споем Зосину любимую. Ну-у, давай!

Я-таки сажусь за пьяно. С ума сойти можно! «Мне мама гитару подарила, когда на свет родилась я. И часто-часто говорила — смотри, смотри же, дочь моя!» Вот именно.