Мама, мамочка!

«Соломке», видно, совсем худо. Она вроде почернела вся, сидит на постели, коленки подтянула к груди, руками обхватила, как будто кувырок назад сделать собирается… Что врач ей сказал, Вовочка толком, конечно, не понял, да и разобрать трудно было – Светин «мясник» спиной стоял и нарочно говорил тихо. Одно первоклассник услышал и понял: кто-то к «Соломке» завтра прийти должен, квадратики рисовать. Радиолог. Да, кажется, так. Именно после этих слов она и расстроилась окончательно, губы прикусила, чуть не плачет.

– Слушай, тетя, ты не бойся, – мальчик в третий раз подходит ближе, – я сам сто раз квадратики рисовал, не больно это вовсе…

– Кончай, Володька, приставать, – останавливает его отец миролюбиво, но решительно, чуть виновато улыбаясь Оксане, – и вообще, собирайся, пора домой уроки делать.

А ее девочки – безотцовщина! Танюшке никто так, как этому мальчику, не скажет, никто так не улыбнется, и никакая бабушка бутерброда не сделает… Эх, прогадала Оксана!

Сейчас она укоряет себя за излишнюю осторожность: был бы у девчонок хоть отчим, не остались бы без нее совсем сиротами. С чего это она взяла когда-то, что будет он недобрым, глупым и жадным сексуальным маньяком? У нее самой тоже, поди, глаза имелись, могла бы и хорошего подыскать, ведь не кому-нибудь – себе любимой! А теперь, смертница, кому она нужна? Одна надежда – на Божью помощь. Хотя… мужчина, помогающий сынишке засунуть руки в рукава теплой куртки, женой своей, кажется, не то чтобы уж горячо любим. Заботится она о нем, во всяком случае, плохо. Она, конечно, и побогаче, и покрасивее, но болезнь, как клистир, всех давно причесала под одну гребенку, так что здесь и сейчас Оксана и Света точно на равных.

«Прощальная ухмылка социализма!» – Оксана опять невольно хихикает, вспоминая покойницу мать.

Уж если теперь не очень-очень нужно, то когда?..

4

С этим «нужно» хорошо бы, конечно, поосторожнее. Всю ночь, лежа без сна, Оксана борется с собой. Не отдала бы тогда, впопыхах, краденые серьги, можно было бы теперь за настоящую цену – на все бы хватило, и на ремонт, и на похороны, и на жизнь дочкам…

«Ох, попутал меня черт! – в испуге обрывает она свою мысль. – Мало тебе, дуре, одной беды?! Не научилась?!»

С серьгами действительно вышло нехорошо.

Когда подросли дети, Оксана стала подрабатывать сиделкой у старушки Фаины Игнатьевны, восьмидесяти трех лет. Жила она одна, в шикарной, по Оксаниным понятиям, трехкомнатной квартире, с огромной кухней и потолками три восемьдесят. Ремонт там, правда, в последний раз делали, может быть, еще до революции, но состарившаяся роскошь все еще гордо смотрела с предметов старины: картины в золотых рамах, рояль с клавишами, пожелтевшими, как зубы курильщика, потускневшие зеркала со множеством родимых пятен и книги. Бесконечное множество книг.

Из всех родственников у Фаины Игнатьевны был только сын Давид, где-то в Америке, да внук Левушка, его внебрачный сын, сотрудник швейцарской корпорации, без конца по командировкам. До обветшалой московской квартиры ни тому, ни другому не было никакого дела. Живет себе бабуля, и пусть живет. Одна только деятельная Оксана старалась, как могла, наводить порядок, то в одном шкафу разберет вековые завалы, то в другом.

Вот так и наткнулась однажды на те серьги. На дне старинной сахарницы в глубине захламленного буфета. С виду они были вроде серебряные, с тяжелыми мутными камнями в центре и двенадцатью камушками, составлявшими обрамление. Анюта в тот год как раз заканчивала школу, близился выпускной бал, а у нее ни платья, приличного случаю, ни туфель, да еще хотелось девочке, сдав экзамены, с подружками хоть на недельку съездить на море. Денег, однако, в доме, как всегда, не было. Поэтому, должно быть, и пришла Оксане в голову дурная мысль взять чужое.

Взять и продать.

Завернула она свою находку в носовой платок, спрятала в бюстгальтер под левую грудь и поехала на Арбат к ювелиру. Он непонятную вещь крутил-вертел с полчаса, а все никак не соглашался дать запрошенные Оксаной наобум три тысячи долларов.

– Откуда, – спросил потом, – у вас эти серьги? И давно ли?

– С полгода, – соврала Оксана, – мне их за работу отдали.

– Ну, вот себе и оставьте, – ювелир посмотрел на нее многозначительно, – мне неприятности ни к чему.

– Какие такие неприятности? – испугалась Оксана. – Это не ворованное! Заработанное!

– Да что там заработанное, когда не просто ворованное, а у самой английской королевы Елизаветы Первой из гробницы пропавшее, ровно сто пятьдесят три года назад? Газет вы, что ли, не читаете, голубушка? До этой вещи кто дотронется, уже, считай, нажил себе несчастья, не говоря уже про то, чтоб ее на себе носить! Проклятые они, серьги эти, кровь на них всех мучеников, убитых по королевскому приказу… А впрочем… тысячу дам, нравитесь вы мне, сразу видно, нелегко вам деньги достаются…