Мама, мамочка!

Говорит, а сам бархатной тряпочкой камушки протирает, чтоб заиграли. Смотрит Оксана и думает: бриллианты. Два больших. Плюс мелкие. Да еще за старину. Ценности, словом, вещь необыкновенной. За нее, может, и пять тысяч не цена, но что с проклятьем-то делать? Ну, в конце концов со страху да второпях продала все-таки. Победило суеверие.

На себя она из той суммы не потратила ничего – так решила: все девочкам. Анютке что собиралась. Танюшке одежек, игрушек и долгожданный велосипед. Вмиг разлетелась тысяча, а через три месяца Оксана, вытираясь после душа, нащупала у себя под левой грудью подозрительный узелок…

Дело, однако, прошлое. Не воротишь. Уплыли серьги жадному барышнику. Оставили ей ее недуг. Надо обходиться тем, что есть.

5

Свете не по себе. Глядя, как соседка весело воркует с ее Вовочкой, она испытывает примерно то же самое, что в седьмом классе на новогоднем балу, – глубокое разочарование и настоятельный позыв отказаться от борьбы прежде, чем окружающим станет очевиден Светин проигрыш. Притворяясь, что занята просмотром раздобытого Александрой каталога с разными видами протезов молочной железы, от текстильных легких, послеоперационных, до настоящих силиконовых, годных для занятий плаванием и спортом, она краем глаза все-таки наблюдает за мальчиком, который как раз показывает Оксане свои рисунки.

– Ну-ка, ну-ка, дай еще раз посмотреть вон тот, – Оксана заинтересованно вытягивает из маленьких ладошек один из мятых листков, – надо же, как интересно!

– Что это у нас тут происходит? – встревает вернувшийся Гена в их милый междусобойчик. – Опять, негодник, пристаешь к тете?

Что происходит, понятно, впрочем, без объяснений. Всем, наверное, кроме Гены. Это не Вовочка пристает к тете, а тетя к чужому мужу.

«Паскудство!»

– Да, у нашего сына несколько загадочное пристрастие к черным квадратам, – замечает Света как бы вскользь.

– Вы, Геннадий Сергеевич, должны непременно развивать его талант. Володя очень талантлив. Я думаю, он будет художником, – говорит Оксана, делая вид, что не слышит.

– Вы так думаете, Оксана Аркадьевна? – Гена, понятное дело, польщен.

– Это не я, – разлучница скромно опускает рыжеватые ресницы, – так сказано в китайской книге Ицзин. Вот, посмотрите, видите эти черточки?

И она протягивает и без того уже гордому отцу газетный лист, где – в рамках предновогоднего одурманивания – легковерному читателю при помощи трех монет предлагается разгадать, ни много ни мало, смысл своей жизни.

– А хотите, я и вам погадаю? У меня рука добрая, не наврежу, мне так цыганка знакомая говорила…

«Рука у тебя не столько добрая, сколько загребущая! – возмущается Света бурно, но про себя. – Замухрышка! А мой-то уши развесил… Позорище!»

Наблюдать эту сцену ниже ее достоинства.

– Пойдем, Вовочка, пройдемся. Проводишь маму? – С трудом, собрав в комок всю свою выдержку, Света спускает с кровати затекшие от неподвижности ноги.

О том, чтобы нагнуться и достать тапочки, не может быть и речи, но сказано – сделано: она делает над собой еще одно усилие и встает босыми ногами на ледяной пол. Вовочка, слава богу, уже тут как тут, залез под высокую кровать, вытащил пару изящных меховых туфелек на танкетке.

– Вот спасибо, солнышко! – Света благодарно гладит сына по голове. – Возьми только курточку, а то холодно в коридоре.

Халат, не какой-нибудь, из тонкой фланели, темно-фиолетовый, с полосатым кантом, выигрышно облегает все округлости фигуры. Тапочки-черевички точно в тон. Даже лак на ногтях, и то светло-розовый, подходящий. Только вчера мать, Арина Михайловна, сделала дочери шикарный маникюр. Приплатила медсестрам и нянечкам, так никто слова не сказал, что ацетоном вся палата провоняла, Инночка вон, бедняга, всю ночь кашляла, с ее-то астмой… А волосы? Мягкие, густые, с пепельным отливом. Как с такой соперничать? Может, гитара помогла бы – недаром сладкоголосые сирены губили моряков, – но, если опять же никому не «подмазать», любимую семиструнку либо упрут, либо и вовсе пронести не позволят…

«Господи, как стыдно! Но надо, Господи, надо…»

Второй раз за два дня несгибаемая Оксана теряет присущее ей присутствие духа. Хорошо, что как раз теперь и к ней приходят гости: Анютка, встревоженная дурными вестями, тащит за руку капризничающую Танечку.

– Мама, милая, ну что?

– А что? – При детях Оксана привычно возрождается из пепла, как птица Феникс. – Ничего страшного, прорвемся! И не такое переживали! Подумаешь, лучевая терапия, тоже мне беда! Расскажи лучше, как вы, как твоя учеба? А ты, Татка, бестия непослушная, опять сестру изводишь?

– Мы в садике стишок выучили, – гордо заявляет младшая, – про зайчика!

– Читай!

Память у Танечки хорошая, и стишок-песенку в четыре куплета она произносит, вернее, поет без единой запинки. Слухом и голосом бог ее тоже не обидел. Одно плохо, опять сопливится.

– Геннадий Сергеевич, будьте так добры, подайте платочек, вон там, на столике…