Мама мыла раму

Увидела? Увидела! Но почему-то оказалось, что именно она, Лиза Андреева, подтянутая, высокая, как думалось, еще молодая, оказалась для Времени нелюбимой падчерицей.

«Она же старше! За что?! – внутренне голосила москвичка, незаметно разглядывая Тоню Самохвалову. – Чем я хуже?!»

«Ничем! – могло бы ответить беспристрастное Время. – Так получилось…»

– Да злая она… – заявила Санечка, в глубине души подозревая Антонину Ивановну в невольном предательстве по отношению к своим, местным, товарищам.

– Да что ты! – возмущалась Самохвалова. – Никакая она не злая! У нее просто жизнь тяжелая.

– Тяжелая? – не выдерживала Санечка и начинала бегать вокруг стола, не имея никаких душевных сил, чтобы усидеть на месте и удержать на стуле свое негодование. – А у тебя не тяжелая?!

– Да ты не кипятись, – осаждала Главную Соседку Антонина. – Муж умер. Сына одна тянет. Ему-то, между прочим, в этом году поступать надо.

На Санечку после этих слов находило затмение, проявлявшееся в любви к обсценной лексике:

– Ты е…сь, что ли?

Антонина Ивановна горделиво поводила плечами, ощущая себя необыкновенно благородной. Тетя Шура в ответ багровела и спешно начинала собираться домой.

– Са-а-ань, – заглядывала ей в глаза Самохвалова. – Ты обиделась, что ли?

– Я обиделась? Я обиделась? Мне на нее почто обижаться? Я за тебя обиделась!

– А я-то тут при чем? – искренне недоумевала Антонина.

– Ни при чем! И муж у тебя жив! И Катьку ты не одна тащишь! И все-то тебе распомогались! Вон Ева твоя и та-а-а! – переходила на крик тетя Шура.

– А с Евой мы сами разберемся. Тебя это, Александра Петровна, вообще не касается.

После этих слов Санечка ни минуты не могла оставаться рядом с «неблагодарной Тонькой» и решительно рвала отношения: «Все так все!»

«Все так все» длилось недолго, самое большее три-четыре дня. Потом в дело включались парламентеры с тарелками съестного в руках.

– Сходи к тете Шуре, – приказывала Антонина Ивановна недовольной Катьке.

– Зачем? – недоумевала девочка, памятуя негодующие речи матери: «не делай добра – не получишь зла», «благими намерениями дорожка в ад вымощена», «век живи – век учись» и т. д.

– Тебе трудно, что ли? – обиженно сводила глаза к переносице Самохвалова, отчего лицо ее становилось как монгольская маска с золотыми шишками на голове.

– А попугай? – ехидно спрашивала дочь.

– Тебе что? Целоваться с ним, что ли? Через порог тарелку передала – и домой.

Катька кряхтела, закатывала глаза, пока мать не видела, и, сопровождаемая криками «Неси аккуратно! Смотри под ноги, коряга!», спускалась по лестнице. На улице девочка с наслаждением отламывала маленький кусочек от края курника и закладывала его за щеку. Пока тот таял, поднималась на второй этаж соседнего подъезда и стучала ногой в дверь.

Открывала Санечка. В квартиру по жесткой договоренности с Антониной Катю больше не пускали, поэтому дипломатические переговоры шли на лестничной площадке. Тетя Шура задавала вопросы нарочито заинтересованно и при этом держала Катьку за руку.

– Как мама, Катюша?

– Нормально.

– Все хорошо?

– Нормально.

– Тетя Ева была?

– Нет, – немногословно высказывалась вторая дипломатическая сторона и всем своим видом демонстрировала готовность покинуть нейтральную территорию с целью возвращения в родные пенаты.

– Привет передавай! – благословляла девочку Санечка и несла тарелку с самохваловским курником на кухню.

– Вот… – удовлетворенно объявляла она свекрови. – Не выдержала Тонька.

Вторая серия дипломатических переговоров происходила спустя пару дней. С тарелкой в стан врага отправлялась Ириска, воодушевленная возможностью сделать пару-тройку звонков одноклассницам.

– Теть Тонь, – протягивала она тарелку и, не дожидаясь приглашения, переступала через порог. – Мама прислала.

– Это что? – поднимала брови Самохвалова.

– Кабан. Можно я позвоню?

– А откуда кабан?

– Можно? – уточняла Ириска.

– Можно. Коля опять, что ли, на охоту ездил?

Ириска пропускала наводящие вопросы соседки мимо ушей и топала к телефону.

Из «спальны» появлялась Катя и, кивнув Ириске, проходила на кухню якобы попить. Антонина Ивановна при виде дочери воодушевлялась и начинала славить Санечкину семью: уж какие люди! Какие же люди! Что отец, что мать, что свекровь!

– Посмотри, Катя, – притворно назидательно обращалась она к дочери. – Что значит семья! Отец – добытчик! Мать – хозяйка!