Мама мыла раму

«Ни за что!» – хватала себя за руку Антонина, испытывая страстное желание услышать голос дорогой предательницы и высказать ей все. Все, без остатка. И даже, может, рубли Катькины отдать и кольцо – пусть подавится! Не больно надо! Обойдемся без дурацких твоих подарков!

Поэтому, когда раздавался телефонный звонок, Самохвалова подскакивала и стремглав неслась к аппарату, чтобы выкрикнуть в трубку: «Не звони мне больше! Знать тебя не хочу, змея подколодная!» Но Ева не звонила. Она теперь тоже ни ногой к этим людям. Предали! Оболгали! Обвинили в та-а-ком! В та-а-а-аком… Сказать стыдно!

А если и сказать, то что? Если бы Петр Алексеевич Солодовников знал, чем закончится вся эта история, он бы квартиру сразу государству отписал – гори она синим пламенем, халупа эта. Все ведь ради нее, ради Тонечки любимой, чтобы помнила, жалела, заботилась. По-хорошему хотел: через нотариуса, чтоб комар носа не подточил: «завещаю, и дело с концом». Опять же и Еву Соломоновну понять можно, тоже ради Тонечки и Катеньки старалась: пусть будет. Какая-никакая, а квартирешка. Пока она сама до небес доберется, неизвестно, а лет пять пройдет – и все: уже восемнадцать. Так быстро Ева Шенкель не рассчитывала на встречу с мамой Эсфирь и папой Соломоном, посему легко уступила свою очередь черепаховому Солодовникову, категорически отказавшемуся завещать квартиру собственным детям, благо она кооперативная.

А все остальное – вообще недоразумение. Кто ж знал, что Петр Алексеевич прямо-таки 31 декабря и явится на консультацию? А что на дом, так тоже объяснимо: какая такая нотариальная контора разбежится в Новый год, да еще в пятницу, услуги оказывать: приходите после праздников, нотариусы – тоже люди, а не беспризорники, домой торопятся.

Бог свидетель, если бы знала, на порог бы не пустила! Разве можно от этого человека ожидать хорошего?!

Объяснила, на бумажке написала, вход-выход обозначила и отправила восвояси. Кто ж знал, что вернется?

Каково же было изумление Евы Соломоновны Шенкель, когда 31 декабря на ночь глядя, в двадцать два сорок пять, у ее квартиры образовался мужчина! Последний раз нечто подобное она наблюдала в начале лета: слесарь Иванцов из жэка требовал в тяжелое похмельное утро сострадания у жильцов.

– Нет! – легко отказала нотариус и захлопнула перед носом страдальца обитую дерматином дверь.

– Су-у-ука, – поблагодарил Иванцов и отправился к соседям напротив.

Нужно ли говорить, что сказала растерявшаяся Ева Соломоновна, обнаружив за дверью Солодовникова с распухшим портфелем под мышкой и собачьим выражением лица.

– Только на минуточку… – извинился чисто выбритый Петр Алексеевич, заглядывая в глаза Главной Подруге Антонины Ивановны Самохваловой. – Очень уж одиноко, знаете ли…

Что ж, гнать его надо было? Это в Новый-то год! Когда в домах елки светятся и все счастья друг другу желают? «Это кем же надо быть?» – подумала Ева о родительском гневе на небесах и решила изменить своим стародевичьим принципам.

– Какая вы женщина! – оценил Солодовников опрометчивое решение Евы Соломоновны на пять с плюсом.

Небеса молчали – Ева Шенкель поставила на стол вторую тарелку. Говорили о Самохваловых и об одиночестве, потом – снова о Самохваловых и о «тех, кого с нами нет». Самохваловых становилось так много, что Ева осторожно предложила все-таки проводить старый, восемьдесят второй. Проводили. Разумеется, со словами благодарности за встречу с Самохваловыми. Точнее, с Тоней, любовью всей ЕГО жизни.

Под бой курантов вытянулись во фрунт на все двенадцать счетов, а потом обнялись. По-дружески, одинокие и благородные.

– Поздравим Тоню? – легкомысленно произнес Петр Алексеевич.

– Поздравим, – легкомысленно согласилась Ева Соломоновна и набрала номер.

– Ева! – обрадовалась на том конце единственная подруга. – С Новым годом! С Новым счастьем! Как ты там? Не скучно тебе?

– Не скучно, – честно призналась Ева Соломоновна и передала трубку Солодовникову.

– Тонечка! – радостно закричал тот. – Ты меня слышишь?

Трубка запикала – пошли гудки.

– Прервалось, – растерялся Петр Алексеевич и набрал номер заново.

Снова запикало.

– Занято… – сообщил Солодовников и повторил попытку.

На десятый раз трубку взяла чужая женщина и высокомерно объявила:

– Никогда… больше… сюда… не звоните. Никогда… И подруге своей передайте.

Огорченный Петр Алексеевич передал Еве пожелание незнакомки.

Сидели молча. Ева Соломоновна удрученно ковыряла селедку под шубой, размышляя о дисгармоничности бытия. В телевизоре радостными голосами вещали ведущие «Голубого огонька». По разноцветной сцене, усыпанной лапшевидной фольгой, ходульно передвигались музыканты, излучающие в эфир новогоднее счастье: «Снег кружится. Летает. И та-а-а-ет… И позе-о-о-омкою кружа…»

– Что ж делать-то? – вопрошал убитый горем Солодовников и наотрез отказывался принимать праздничную пищу. – Пойду, наверное?

Ева молчала.

– Благо дело, недалеко: всего две остановки. Добегу, – успокаивал себя Петр Алексеевич.

– Куда? – поинтересовалась Ева Соломоновна.

– Как куда? – изумился Солодовников. – А то испортили людям праздник…

– И себе…

– Себе-то ладно… Не беда…