Мама мыла раму

Девочка скривилась. Андреев протянул руку и погладил ее по голове. От рук пахло мандаринами. Катька заплакала. Беззвучно, не вытирая слез. У Андрея никогда не было сестры, и он никогда не испытывал столь щемящего чувства жалости, разве только к матери, и то иногда. «Пусть будет!» – подумал москвич и притянул девочку к себе. Катька не сопротивлялась, пытаясь справиться со шмыгающим носом.

– Ладно… поплачь, – разрешил Андреев и на цыпочках вышел из комнаты.

Через полчаса Катя спала, ощущая вокруг мандариновый запах. Наверное, так пахла любовь.

* * *

Ждать всего ничего осталось. Январь, февраль, март, апрель, май, июнь… В июле приедет. Январь уже не считается. Главное, ничего никому не говорить: ни Пашковой, ни Женьке. А то сглазят, – мама сказала. Как это? Сглазят?

Может, пятнами какими покроюсь или заболею опять? Даже не знаю… Наверное, уже сглазили. Пашкова смотрит на меня и говорит: «Самохвалова, ты как мухомор – вся пятнистая. У тебя лишай, что ли?» А я про себя думаю: «Прям, лишай!.. Аллергия у меня на нервной почве». Мама сказала.

   А Женька карболку принесла мазать. Мама увидела и выкинула. Говорит, что я дура: «Тебе кислоту в банку нальют, ты ей и помажешь. А потом облезешь, идиотка». А Женька – ничего: мажет. Ее бабушка научила: «Мажь, говорит, и все пройдет».

У меня точно не пройдет. Мама сказала.

Катька писала письма. По письму в день. Как… Что… Ну и всякое там разное. В конце – собака или лошадь. Андрей тоже любит лошадей и собак. Кстати, все хорошие люди любят лошадей и собак. Вот Женька, например. Или Пашкова. Мама вот только не любит. Ну ее тоже понять можно: с тетей Евой раздружилась, про Петю своего Солодовникова больше не вспоминает и в Москву ехать не хочет. А между прочим, тетя Лиза на весенние каникулы приглашала.

– Нечего тебе в Москве делать! – категорически воспротивилась Антонина Ивановна. – Уви-и-и-дела мужика – и-и-и раз… хвост пистолетом. Это надо же!

Катя не сдавалась и рассказывала про Третьяковку, Исторический музей, Красную площадь, про то, что Женька уже все это видела, а она-то, кроме ГУМа и ЦУМа, ничего.

– И что-о-о-о? – ехидно уточняла Самохвалова. – Не жить теперь, что ли? Вон Пашкова никуда дальше Баратаевки не ездила, и ничего! Растет и мать радует: лишнего не просит, себя в узде держит.

– Ты же сама говорила: «Мне Пашкова не пример!»

– Ну, мне-то она точно не пример, а вот тебе – самое то!

– А если я четверть отлично закончу? – на всякий случай забрасывала удочку Катька, не отступая от желанной цели.

– А если мои курсанты сессию на отлично сдадут, мне их тоже в Москву везти? – не поднимая головы от тетрадки с конспектами занятий, парировала Антонина Ивановна.

– Я же не курсанты! – возмущалась девочка.

– Ты хуже! Они хоть в казарме живут, а ты со мной рядом.

«Неизвестно, кому повезло», – раздумывала Катька, отброшенная от намеченной цели, и ждала, когда мать уйдет на работу. А та в январе, как нарочно, дома прописалась.

– Ну… – с пониманием обнадежила Женька Батырева. – Если сессия, то это надолго. Весь январь дома просидит, как моя систер. Три дня учит – потом в институт.

– Моя-то не учит! – негодовала Катька.

– Это еще хуже, – соглашалась Женька. – Так хоть занята была бы.

– Че-е-ем? – стонала Катя Самохвалова и с остервенением пинала льдинку.

– Слу-у-ушай… А у твоей матери есть жених?

– Кто? – вытаращилась Катька.

– Жених… Мужчина…

– Был, – призналась младшая Самохвалова в существовании столь позорного факта.

– А сейчас где?

– Откуда я знаю где?! – разозлилась Катька и увернулась от Женькиной собаки с неожиданным раздражением.

– Дура ты! Был бы – к тебе бы не приставала. В кино бы ходила… На танцы… «Кому за тридцать»…

Катьке стало обидно за мать, и она попыталась реабилитировать ее в глазах Батыревой:

– Между прочим, она сама его выгнала. Взяла вот так и говорит: «Иди…»

– А он?

– А что он? Он – ко мне…

– А ты?

– А я что? Мне-то не жалко. Хочет, пусть живет. Я, как мама.

– А он что? Пьет, что ли?

В Женькином сознании существовала только одна причина, согласно которой можно выгнать мужчину из дома. Но опять же не навсегда. Только на время. Чтобы вернулся.

– Не пьет, – защищала Солодовникова Катька, сама того не подозревая.

– А чего ж тогда?

– Разлюбила…