Мама мыла раму

– Вы, знаете ли, – посоветовала классная руководительница, – тактично с Катей поговорите. Аккуратно. Она девочка смышленая, поймет.

– У меня – точно поймет, – процедила сквозь зубы Самохвалова и вышла из класса, ни с кем не попрощавшись.

«Началось!» – завелась Антонина Ивановна и, пытаясь быстрее добраться до дома, полезла в дыру, облюбованную школьниками в целях экономии времени.

– Тоня! – окликнули ее из-за забора в самый неподходящий момент, когда та протискивала свой внушительный зад в довольно узкое отверстие в заборе.

– Кто тут? – испугалась Антонина и соскользнула с обледеневшей тропы.

– Я…

Самохвалова увидела схоронившегося за гигантским тополем Солодовникова.

– Чего ты?

– Стою вот. Смотрю. Вдруг тебя в окне увижу…

– Стоишь?

– Стою, – снова повторил Петр Алексеевич.

– Вот и стой, – огрызнулась Антонина и направилась к дому.

– Тоня, – жалобно затянул Солодовников. – Ну выслушай меня… Я ж не мальчик под твоими окнами простаивать.

– Нечего мне слушать, – отмахнулась Самохвалова, но шаг на секунду замедлила.

– Тоня, это ведь не то, что ты думаешь…

– Я, Петр Алексеевич, ничего не думаю. Ни о тебе, ни о подруге твоей. Мне, если хочешь знать, думать некогда. У меня дочь растет – мне о ней думать надо.

– Так и я о ней думал, Тоня. Я же квартиру на нее…

– Не нужна ей твоя квартира: у нее своя есть. Ничего от тебя не нужно.

– Тоня! – чуть не плача проговорил Солодовников и попытался ее взять за руку.

Антонина увернулась и поспешила к подъезду. Петр Алексеевич – следом. Самохвалова резко обернулась и толкнула Солодовникова в грудь. Тот от неожиданности потерял равновесие, зашатался и запричитал, как пономарь:

– Зачем же так? Тоня! Не отталкивай меня… Я ж ничего плохого… Как лучше… Уж прости… Взрослые люди…

– Не ходи! – завизжала Антонина и рванула подъездную дверь.

Услышав с улицы материнский крик, Катька метнулась к окну, но ничего не увидела, кроме сгорбленной стариковской фигуры прямо под фонарем у подъезда. Ей и в голову не могло прийти, что там, внизу, застыл от горя и обиды столь ненавистный ей Солодовников.

Хлопнула дверь в квартиру – девочка вышла встретить мать в прихожую и тут же пожалела об этом.

– Ну-у-у-у… – многообещающе протянула Антонина Ивановна, глядя на прислонившуюся к косяку дочь. – Ничего мне сказать не хочешь?

Катька с недоумением пожала плечами.

– Ничего-ничего? – поинтересовалась не по-доброму Антонина.

Девочка в растерянности покачала головой, лихорадочно соображая, откуда ждать подвоха.

– Молчим? – продолжала допрос Антонина Ивановна, приперев могучей грудью дочь обратно к косяку.

Катька выскользнула и направилась в «спальну».

– Молчишь, значит…

Девочка не повернула головы и фактически скрылась за дверью.

– А ну дай дневник!

Катька хладнокровно достала из портфеля требуемый документ и протянула его матери с выражением лица «на, подавись». Старшая Самохвалова раскрыла его на первой попавшейся странице, наобум ткнула пальцем и заверещала:

– Что это?! Что это, я тебя спрашиваю!

Катя сощурилась и заглянула в дневник:

– Это пять.

– Как пять? – не поверила Антонина Ивановна и в силу дальнозоркости отодвинула его подальше. В дневнике действительно стояла пятерка.

– Что ты мне тычешь?! Что ты мне тычешь?! Там вообще декабрь. А сейчас что?

– Февраль, – подсказала девочка и добровольно раскрыла дневник на нужной странице. Вот оно, «необыкновенное чудо» Кати Самохваловой – две «тройки» за подписью класснухи.

– Это что? – с новой силой взвизгнула мать.

– Три, – подтвердила девочка.

– Почему дневник не показала?

– Ты не спрашивала.

– А я еще спрашивать у тебя должна? Да ты мне обязана каждую неделю дневник на подпись давать!

– Я давала.

– А почему я не видела?

– Потому что ты никогда не смотришь! – Катькин голос начал рваться в самых неподходящих местах. – Подписываешь – и не смотришь. Не глядя! Тебе вообще неинтересно…

– Что-о-о-о? – возмутилась мать и залепила Катьке злополучным дневником по затылку. – Дря-а-а-ань!

Девочка стиснула губы и смела со лба несуществующую соринку, но взгляда от материнского лица не отвела, просто глубоко задышала. Тогда Антонина нашарила в своей сумке главную улику и выложила ее на стоящий посреди зала полированный стол. Клетчатой тряпочкой распластался по зеркальному лаку испещренный дорогим именем скомканный тетрадный лист.

– Полюбуйся, – ехидно выкрикнула Антонина Ивановна опешившей от изумления дочери. – Узнаешь?

Катька бросилась к столу, чтобы схватить драгоценную страницу, но мать припечатала ее ладонью:

– Куда-а-а-а?

– Отдай! – гневно потребовала девочка.

– Куд-а-а-а?! – надменно протянула Антонина с какой-то шпановской интонацией. – Блохи в одном месте завелись? Зачесалось? Не рано?

Катька наскакивала на мать, на стол, пытаясь выцарапать из-под материнской ладони заветный листок, но в ту словно бес вселился.