Мама мыла раму

– Всем, значит, угодила? – захихикала еще недавно печальная Санечка.

– Всем, – согласилась Самохвалова и добавила ради красного словца: – Пусть думает, что дороже ее у мамы никого нет. Когда, Шура, время уходит, и не такое скажешь. И врать будешь. И изворачиваться…

– Это они пусть врут и изворачиваются! – вдруг заверещала Главная Соседка и толкнула Антонину ногой. – А нам, матерям, никто, кроме них, не нужен. Ни Петя твой, ни Коля…

Антонина Ивановна вытаращила на Санечку глаза, пока не догадалась обернуться: у входа в кухню, почти за самой спиной, закусив губу, стояла Катька и с презрением смотрела на мать.

– Я все слышала, – объявила девочка и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, направилась в «спальну».

Самохвалова побелела: тщательно оберегаемый покой их небольшой семьи снова оказался нарушен.

– Господи, Шура! – всплеснула она руками. – Нелегкая тебя принесла на ночь глядя!

Главная Соседка виновато опустила голову и буркнула:

– Пойду «Скорую» встречу.

«Скорую» впору было вызывать уже для Антонины. Самохвалова попробовала открыть дверь в «детскую-спальну», но обнаружила, что та подперта чем-то изнутри. Явно не стулом, чем-то более громоздким и увесистым. «Неужели стол сдвинула?» – засомневалась она и поскреблась в дверь.

– Ка-а-ать! Открой.

Девочка молчала.

«Нет… – размышляла Антонина Ивановна. – Не стол. Я бы слышала. Как бы она его по ковру тащила?»

Никакой стол Катька по ковру не тащила. Сдвинуть знаменитую Сенину кровать оказалось на порядок легче: она легко поехала по крашеному полу из ДВП, оставляя за собой едва заметные полосы. Покойный Самохвалов предусмотрительно приклеил ко всем четырем ножкам добротный плотный войлок. Забаррикадировав дверь, девочка легла головой к ней и стала наблюдать за своими ощущениями. В груди жгло, лицо горело, а лоб, руки и ноги оставались холодными, как ледышки. Кровать дважды содрогнулась – это мать попыталась с силой открыть дверь. Катька злорадствовала: «Знала! Знала, что и так будет! Ни на кого тебя не променяю! Ненавижу! Ненавижу тебя!»

Самохвалова снова и снова напирала плечом, тихонечко постукивала, не прекращая взывать к Катькиному благоразумию. Все было тщетно.

– Открой, – безнадежно попросила Антонина Ивановна и, не дождавшись ответа, пнула дверь ногой. – Ну в кого ты такая?

«Какая?» – замерла девочка.

– Ну в кого ты такая? – снова повторила свой вопрос мать и опустилась на пол. – Бездушная, глупая… За что ты меня ненавидишь? – бормотала Самохвалова, не рассчитывая на ответ. – Зачем я тебя рожала? Мучилась? Беременная ходила… Для того, чтобы дверью по морде получить? Сволочь ты, – набирала обороты Антонина Ивановна. – Самая настоящая сволочь. Эгоистка махровая! Я всю жизнь тебе посвятила, ночей не спала, выхаживала тебя. Для чего? Чтобы сдохнуть здесь под дверью?!

Самохваловой стало обидно, она заплакала.

– Ни мужа, ни сына, ни дочери… За что-о-о-о?

Катька на секунду почувствовала себя виноватой, слезла с кровати, подумала и снова улеглась на место.

– У меня, между прочим, – объявила Самохвалова, – сердце больное. Из-за тебя, между прочим. Каждый твой приступ – новая зарубка. Все в рубцах. Доченька постаралась… Чего ты хочешь? Чего ты хочешь, я спрашиваю. Чтоб я сдохла? Сдохну. Недолго осталось. Глазом не успеешь моргнуть – сиротой останешься. Бог тебя накажет – так над матерью издеваться! Не открывай, не надо. Живой не открыла, а у гроба вой, не вой – бесполезно…

Антонина Ивановна говорила долго, муторно, одно и то же, рассыпая упреки, угрозы и жалобы. Катька перестала прислушиваться к монотонному бормотанию под дверью и задремала. Самохвалову тоже безудержно клонило ко сну: женщина поднялась с пола, потянулась и побрела к тахте, где и продолжила свой разговор с невидимым собеседником.

Проснулись одновременно под вопли будильника, способного поднять даже почившего в бозе. За окнами светило солнце, чирикали воробьи и хлопала подъездная дверь. Район готовился к окончанию учебного года. Наспех доглаживали белые парадные фартуки, завязывали капроновые банты, натягивали белоснежные носки и гольфы. Прощание со школой обещало быть праздничным.

Катька решительно задвинула кровать на место и выскочила из своего ночного убежища. Мать была в ванной. Девочка сунулась было туда же, но дверь была заперта.

– Мама! – призывно забарабанила она в дверь.

Самохвалова усмехнулась и открыла кран с водой на полную мощность. Наступило время реванша. Катька волчком крутилась около двери, поджимая то одну, то другую ногу, а Антонина завершала свой туалет нарочито медленно и тщательно.

«Писать хочешь? – спрашивала женщина свое отражение в зеркале и, не дождавшись ответа, сама себе объясняла: – Потерпишь, моя дорогая».

Когда дверь открылась, Катька пулей влетела в ванную, чуть не сбив мать с ног.

– Доброе утро, Катюша, – поприветствовала ее Антонина и, улыбаясь, аккуратно прикрыла за собой дверь.

Никаких объяснений в этот последний школьный день больше не было. Из дома Самохваловы вышли вдвоем, по дороге к ним присоединились нарядная Ириска с букетом цветов и озиравшаяся по сторонам тетя Шура.